людей – как же мне делать что-то другое?… – Он вздохнул и добавил скороговоркой: – Извините, что побеспокоил. Я искренне сожалею об этом, Юрий Петрович. Прощайте. Кстати, номер у вас чудный…
– Постойте, – тихо отозвался Дедичев. – Подумать дайте… – Он стоял, опершись рукой на стол, опустив голову. (Саврасов физически ощущал его напряжение.) Наконец Дедичев заговорил, как будто через силу: – Знаете что? Дам я вам мазь. Штука хорошая, считайте, вдвое сильней импульс будет. Конечно, к ней привыкнуть надо. Потренируйтесь на собачках, что ли… – Он вытащил из чемодана баночку с винтовой крышкой, заполненную серой массой. – Не жалейте, я еще пришлю, и рецепт оставлю…
– Спасибо, Юрий Петрович. Поклон вам земной. Я понимаю, как много вы даете, – сказал Саврасов стесненным голосом и проглотил комок.
– Погодите, еще одно. Скажите, на завтра, к полудню, успеете этих двоих подготовить? Сами в форме будете? Я ведь давно без практики, да и пациенты неизвестные…
– Успею. Я заеду за вами без четверти. Но скажите: вы хорошо обдумали свое решение?
– Какое решение? Ни черта я не решил! – буркнул Дедичев. – Просто завтра утренника нет, что ж не помочь…
Саврасов молча смотрел на него: «Да. Можно отказаться от целительства, от своего дара лечить. Можно. Но это – пока разговор вообще. Пока не появились конкретный Фомин и конкретная Петракова… И, видно, нелегко было этому мальчику оставаться один на один со своей волшебной силой. Вот потому он и не закрыл дверь, бедный мистер Икс…»
А Дедичев охватил пальцами лицо, похлопал глазами и вдруг спросил:
– Слушайте! А скажите-ка, доктор… неужели им в тридцать семь еще рожать хочется?
Саврасов вздохнул:
– Вам сколько лет, Юрий Петрович?
– Двадцать три.
Саврасов снова вздохнул.
– Хочется, Юра. Очень хочется. Вы себе не представляете, до какой степени…
ТОЛЬКО ВМЕСТЕ
День был золотисто-седой. Кафе примостилось на краешке обрыва над широкой поймой ленивой реки, она серебрилась внизу, между ивами, а другой берег и далекий лес теряли цвет в легкой дымке. А золото было от охряных кленовых ладоней и латунных березовых сердец. И от густо-красной листвы небольших деревьев – я их не знал, но это они делали из охры и латуни золото.
Я сидел с сигаретой в руке и не решался закурить, чтобы не перебить особый аромат октября, теплый, свежий и покойный…
И вдруг раздалась короткая ритмичная дробь – четыре или пять ударов. А потом еще два.
– Наталка прилетела, – сказали за соседним столиком.
Я взглянул туда. Наталка была синицей – крепенькой, с желтой грудкой и острым носиком. Что-то она там подбирала на столе. А они глядели на нее – эти двое.
Я их приметил, как только они пришли. Их нельзя было не приметить. Одежда… Строгие черные костюмы из мягкой ткани, напоминающей фланель. И у него, и у нее. Как-то они очень ловко жили в этих костюмах, так что одежда эта, довольно редкая в наши дни, все же не казалась ни траурным нарядом, ни профессиональной униформой. Мягко поблескивали небольшие запонки в белоснежных манжетах. Галстук у него, бабочка у нее… И лица. Конечно, это были муж и жена, они прожили вместе лет двадцать пять – не столько возраст говорил об этом, потому что выглядели они явно моложе своих лет, несмотря на заметную седину… Нет, просто у них было одно выражение лица – как у людей, которые долго живут в любви, согласии и единомыслии. Лица их привлекали значительностью, в них отчетливо отражались и мысль, и чувство. Видно было, что они хорошие люди, что им хорошо вместе, и что мне было бы с ними хорошо сидеть за одним столиком, тихо говорить о чем-то или просто улыбаться и ощущать кожей этот золотистый день… Но неловко ведь вмешиваться в чужой разговор, особенно когда это мужчина и женщина и когда, в сущности, тебе нечего им сказать кроме того, что тебе было бы хорошо говорить или молчать с ними…
– Верно, Наталка, – сказала она. – Видишь, у нее галстучек какой-то особенный. И хвост вилочкой, я ее всегда по этим приметам узнаю.
– Так она же и стучит по-особенному, очень четко держит восьмые, – улыбнулся он.
За темными очками его глаза не были видны, и седеющие усы скрывали верхнюю губу, но все равно – очень хорошая у него была улыбка…
Я вдруг сообразил, что неловко так смотреть, кашлянул и отвернулся, но все равно поглядывал искоса.
– Наталка, на вот тебе крошек, – сказал он.
Синица снова деловито застучала по столу. Но в это время буфетчик за стойкой звякнул стаканами, птаха сорвалась и улетела. Женщина проводила ее взглядом, улыбнулась. Мужчина тоже улыбнулся – только смотрел на жену. Потом закурил. Дымок, едва шевелясь, отползал в сторону – ветра не ощущалось, но все же он был.
– До чего хорош лес в дымке, – сказал мужчина. – День чудный. Наверное, каждый год такие дни бывают, но за сутолокой и спешкой не всегда заметишь…
Буфетчик посмотрел в их сторону, неслышно вздохнул и принялся выставлять стаканы на стойку.
– Кажется, пора уже, – сказала она. – Пятый час.
Он вслед за ней глянул на часы и кивнул.
– Да, Анечка, пора. Идем, я тебя провожу до остановки.
Он оставил деньги на столе, поднялся, протянул ей руку. Она встала, оправила юбку, улыбнулась ему:
– Не забудь шикарную трость…
И шли они красиво. Все же только зрелые люди могут быть по-настоящему красивы. Даже если годы коснутся и волос, и фигуры…
Я собрал со стола, отнес посуду к стойке и расплатился.
– Приятные люди какие, – сказал я буфетчику. – Интересные.
Он вздернул плечами.
– Так это ж Доценки. Известные люди в нашем городе. Он – органист, в соборе играет. Она поет… теперь редко, правда.
Я смотрел, как они стоят на остановке. Вот подошел трамвай, он помог ей подняться на ступеньку, постоял, проводил взглядом вагон, а потом повернулся и пошел вдоль тротуара – вдруг окостеневший, с жесткой спиной, постукивая палочкой по плитам впереди себя…
– Он… слепой?! – Голос у меня дрогнул.
– Ну да, – сказал буфетчик. – И она тоже. Оба незрячие.
– Но… как же это?! Я ведь слышал, как они говорили… о том, что можно только видеть: какой лес на том берегу, дымка…
– А они, когда вместе, видят, – сказал буфетчик и принялся перетирать ложечки.
– Разве так может быть? – У меня сдавило горло, я сглотнул.
– Может, как видите. Они когда-то попали на машине в аварию. Ему глаза повредило, она головой ударилась, что-то случилось плохое со зрительными центрами, или как оно там называется… Их Резников лечил. Не знаю чем – или телепатией, или что-то он там вживлял, радио какое-то, – в общем, она смотрит, а он видит. Но это же до-октор! Я с ним говорил – вот как сейчас с вами. Он объяснял, но я, конечно, не все запомнил, а врать не хочу. Что меня поразило, он сказал: удалось, потому что они – муж и жена. Настоящие. Ну, у меня тоже жена, вполне настоящая, восемьдесят два кило, но… А теперь и она видит – он ей передает…
Я снова сглотнул и стиснул зубы. Он посмотрел и сказал:
– Давайте я вам рюмочку коньяку налью. Да и себе, пожалуй…
Мы стояли с рюмками и смотрели ему вслед – слепому человеку, который видит этот мир, только когда он вместе со своей женой. И она – только вместе с ним. Потому что они – настоящие.
ИСКАТЕЛИ УДОВОЛЬСТВИЙ
