товар липовые.
— Обычная история.
— А Лишенко мне теперь говорит: с тебя половина суммы, и ты чиста, как стекло.
— То есть с вас требуют пятьдесят тысяч долларов?
— Да.
— А вы участвовали в этом деле?
— Нет.
—Чем же они вас шантажируют?
—Я была знакома с пострадавшим — с Беловым.
— Откуда у вас пятьдесят тысяч, если вы нигде не работаете?
— У меня их и нет.
— А на что вы живете?
— Я три раза была замужем. Мои мужья были очень небедными людьми. Они мне помогают чем могут. К тому же у меня много друзей.
— А почему вы обратились к нам, а не в РУБОП?
— Я боюсь их всех. Этот майор — Лишенко — говорит, чтобы я не дергалась и никуда не жаловалась, а то он меня засунет в камеру, а потом навесит еще пару дел. Кроме того, недавно ко мне домой позвонил мужчина, не назвался. Сказал, что, если я не отдам деньги, вопрос может быть решен и внесудебными методами. Я уверена, что эти менты связаны с бандитами. Меня могут просто убить.
— А сроки выплаты денег назывались?
— Пока нет. Что вы мне посоветуете?
— Во-первых, есть больше устриц. Знаете, когда их ешь, они пищат. Правда, я лично никогда не слышал, но знающие люди уверяют, что это так. Один мой знакомый — он, кстати, на мясокомбинате работает директором по безопасности — считает, что человек по своей природе хищник и поэтому должен питаться не падалью, а живыми существами. Только слопав что-нибудь живое, у него на душе наступает гармония и покой. И когда этот мой знакомый вгрызается в устрицу, а она под его зубами пищит, у него происходит что-то вроде оргазма. Попробуйте, не пожалеете. Ну, а во-вторых, дайте мне пару дней на изучение вашей истории.
— У меня есть доказательства, — быстро сказала Инга. — Я записала наш разговор с Лишенко на диктофон. И еще у меня есть фото: этот Лишенко вместе с бандитами.
— Чего ж вы раньше не сказали. Где они у вас?
— Дома. Если хотите, мы заедем сейчас.
— Конечно, хочу.
3
В агентство в тот день я не вернулся. Инга жила на четвертом этаже очень пристойного дома на Московском. Обстановка квартиры — сплошной модерн. Кровать — водяная. Губы — мягкие. Комплексов — никаких.
Утром я вышел из ее дома с аудиокассетой и распечатанной на принтере фотографией, на которой были изображены три мужика.
Горностаева уже стояла возле моего кабинета. Не обойти. Я как можно более радушно сказал: «Привет, Горностаева», — и поставил ей на вид, что она курит всякую дрянь в неположенном месте. Она не отреагировала. По глазам было видно, что не спала и разговор предстоит жесткий.
Она спросила, где я был. Она искала меня всю ночь. А моя труба на ее звонки не реагировала.
— Аккумулятор сел, — ответил я. — И вообще, Валя, ты знаешь, как я к тебе отношусь.
— Как?
— Хорошо, — со стопроцентной искренностью в голосе сказал я.
— Ты хоть презервативом пользовался? — продолжала допытываться Горностаева.
— Один мой знакомый, кстати, он тоже журналист, никак не мог выговорить слово презерватив. Ну, не получалось у него, хотя все остальные слова выговаривал нормально. И вот когда он приходил в аптеку, начиналась полная неразбериха. У него раздраженно спрашивали: «Чего-чего вам, молодой человек?» Он в ответ мычал что-то невразумительное и показывал пальцем то куда-то в сторону, то почему-то в направлении пола. «А, так вам презерватив!» — наконец кричали ему на всю аптеку обрадованные фармацевты. В общем, так и погубили они человеку всю личную жизнь…
— Так ты с этой бабой был?
— Какой такой бабой?
— Которая вчера утром тут торчала.
— Ах, с бабой! У меня с ней была короткая деловая встреча. И вот что, Горностаева, давай не смешивай личное с общественным. Наши с тобой отношения — это личное. А то, где ты куришь, и то, с кем я встречаюсь — это общественное.
Я решительно открыл дверь в свой кабинет и скрылся от злобной Горностаевой.
В общем и целом Горностаева была девушкой неплохой. Ноги вполне пристойные, если в мини-юбке, и работает хватко. В агентстве до недавнего времени были уверены, что она или розовая, или вообще никакая. В том смысле, что она не только ни с кем не встречалась, но и на мужиков внимания не обращала. Я так долго гонял ее за курение в не отведенных для этого местах и разбрасывание грязных кофейных чашек на всех подоконниках агентства, что наши отношения естественным порядком дошли до постели. Вернее, сначала до кресла в моем кабинете, потом до стола в ее комнатке. Горностаева узнала, что такое любовь. Оказалось, что любовь — это я.
Это было очень почетно, временами даже приятно, но некоторые сложности в мою жизнь вносило.
Обнорский нашим романом живо интересовался. Особенно его беспокоило, чтобы это не отразилось на потенциале агентства. «Ты, Леха, смотри, — говорил он, — делай с Горностаевой что хочешь, но чтоб никаких, понимаешь, декретов».
4
Надо было поработать над делом Инги. Я позвал к себе Родиона Каширина.
— Значит, так, Родион. Надо бы узнать все про одну женщину. Зовут ее Инга, фамилия Корнеевская. Живет на Московском проспекте. Она говорит, что проходит по уголовному делу о мошенничестве, которое ведет УБЭП. Хорошо бы выяснить, что это за дело и кто такой майор Лишенко. Да, вот еще фотография — здесь якобы этот самый майор с какими-то бандитами. Попробуй установить, кто это.
Я стал слушать взятую у Инги кассету с записью ее разговора с сотрудниками УБЭП. В общем, его содержание примерно соответствовало тому, что говорила мне Корнеевская. Речь шла о каком-то уголовном деле. Мужской голос довольно противного тембра говорил Инге, что она может сесть, и сесть надолго. Ну, на год-то — до суда — уж точно. А изолятор — не сахар. Потом заговорили о каких-то тысячах долларов, которые неплохо было бы вернуть. Так что, с одной стороны, это действительно напоминало вымогательство майором милиции крупной взятки, а с другой — мало чем, на мой взгляд, отличалось от обычных методов работы сотрудников милиции с подозреваемыми. У них так всегда: попугают — авось расколется. Но Инга держалась крепко.
На этом обвинение майора не построишь, сказал я сам себе и решил на время забыть о деле Инги Корнеевской. К приезду Обнорского надо было разработать проект инструкции о форме одежды для сотрудников «Золотой пули».
Внешнему виду подчиненных Обнорский уделял особое внимание. Видимо, это осталось у него от службы в армии. Периодически у Обнорского появлялась идея пошить всем форму. Что-то типа: черный верх, белый низ. Или наоборот. Но нам с Повзло до сих пор удавалось охладить управленческий пыл Обнорского. Во- первых, говорили мы, у многих сотрудников агентства работа непубличная, и нечего им светиться в новой форме с галунами и аксельбантами. А во-вторых, добавлял я, это ж денег стоит. А финансовое положение агентства — не ах, чтоб так разоряться.
Обнорский аргументам внял. Но частично — предоставить сотрудникам полную свободу в выборе одежды натура не позволяла. И я должен был быстренько в письменном виде попытаться удовлетворить армейские ухватки Обнорского, не слишком ограничив при этом журналистов в их праве носить то, что хочется и что позволяют средства.
Первый пункт инструкции я изложил быстро. «Сотрудники агентства обязаны ходить на работу в
