И так войско наше было увеличено, собрано и готово. Но Хмельницкий был слишком благороден, чтоб начать войну, хотя безчеловечие Потоцкого и приближение Польской армии к Каменцу давали ему полное на то право. Поляки сами нарушили мир, и — подлым, безстыдным образом. Они не объявили формальной войны, не объявили причин к начатию неприязненных действий: вдруг, нечаянно, ночью, напали на отряд Черкаского Полковника Нечая, который лагерем стоял близ местечка Краснополья, и разбили его на-голову. Пасторий говорит, будто бы к этой битве подал повод сам Нечай, опустошив Польскую Подолию и умертвив Депутатов Конецпольского, в присутствии Турецкого посланника; но этого известия нигде, кроме Пастория, мы не читали. Наши летописи говорят напротив, что Нечай спокойно праздновал дни мясо-пустные и пил вино, когда Калиновский напал на него. Генералный Асаул Богун, услышав о поражении Малороссиян, переправился чрез Буг, и там узнал о смерти Нечая, который был убит, во время битвы, шляхтичем Байдузою; тогда Богун взрубил лед на реке, и дав ему в две ночи подмерзнуть, забросал соломою. Поляки торжествовали победу над Нечаем, заковали своих пленников: то было под Винницею. В это время набежал на них Богун, и убийство началось страшное; напрасно Поляки просили «згоды», т. е. пощады; козаки, отвечая, что «згода воинам, а зрадцамъ кара!», резали их без милосердия. Поляки бросились в бегство, и поскакали в Винницу, через Буг; некрепкий лед обломился, и множество их перетонуло. Оба лагеря, и Польский и Нечаев, со всеми обозами, досталися Богуну; 3716 Поляков, и в том числе Полковник Казимир Каневский, были похоронены, кроме погибших в волнах Буга.
Калиновский отступил к Бару в безпорядке, успел снабдить Каменец сильным гарнизоном; отбиваясь от Малороссиян, где пошел из Каменца к Соколу. Асаул Демко и писар Тетеря остались осаждать Каменец; Богун преследовал Калиновского, и дал знать Хмельницкому о начале действительной войны. К Хану Крымскому поехал вестник с известием о вероломном нарушении мира Поляками, и с просьбою о присылке вспомогательного войска. Хан отвечал, что Крымцы готовы к его услугам, что он уже дал знать о том Султану и не замедлит прислать войско, а может быть и сам приведет его, если не помешают ему Москвитяне, которые строют укрепления на границах Орды.
Тогда приехал к Гетману Ага Турецкий Нурадин, с предложением от Султана, чтоб Малороссия присоединилась к Порте; самые выгодные условия предложены были со стороны Турции. Дружелюбно приняв Агу и угощая его пышно, Гетман отклонил до времени покровительство Султана; он сказал, что народ, избравший его предводителем и главою своим, не расположен еще к протекциям; что таким предложением, столь неудачным уже на Сейме Чигиринском, он может нажить себе ненавистников; но будет мало помалу преклонят к тому народ и войско. Тогда предложено было Гетману идти с Султаном войною на царство Московское, для исторжения царства Астраханского, с тем, что часть земель, отвоеванных Султаном от Москвы, будет уделена для Малороссии. Гетман при последнем предложении показал удовольствие. Этим чувством, изъявленным не от души, но из видов политических, он завлек Хана в войну с Польшею, и между тем извинялся невозможностию в это время приступить к делу, указывая на войну с Польшею, которая, началась уже. Если Султан разрешит Хану, говорил он, придти на помощь Малороссиянам, то война скоро окончится, и тогда козаки готовы будут на все предприятия Султана: тогда уже не будет им противуречить ни совесть, ни единоверие Москвитян, ни народные предразсудки; тогда, по долгу чести, они будут обязаны вступиться за союзника и наблюдать его пользы и выгоды.
Видя сделки с Ордою и Портою, и пугаясь соединения Малороссиян с царством Московским, Поляки вздумали прибегнуть к хитростям. Они знали наклонность Хмельницкого к Царю Алексею Михайловичу, прослышали, о чем толковал он с Нурадином; случай представился поссорить Царя с Гетманом: Алберт Пражмовский поспешил в Москву; таи объявил он Боярам, что Король по дружбе и любви к Государю предостерегает его «в умысле Хмельницкого, готовящегося, по наущению Турецкого двора, не только соединить свои войска с Татарами, но и напасть на пределы Российские, что козацкие послы тщетно уверяли Короля в Варшаве, в прошлом месяце, о вспомогательном войске, и что, в случае неприязненных действий самовольных. козаков на Россию, Король предвидит невозможность удержать их стремление, а потому опасается, чтоб Государь не возимел на него неудовольствия.»
Эта шутка Полякам не удалась: Хмельницкий был дальновиден, и предупредил уже Царя о переговорах с Нурадином. Едва Турецкие посланники выехали, довольные, щедро одаренные, с полною надеждою на Гетмана, как известие о том явилось уже в Москву. Между прочим Царь узнал из письма Гетманова о начале новой войны с Поляками; Хмельницкий просил убедительно о пособии, или, по крайней мере, диверсии на область Смоленкую и на Белоруссию. Это движение должно было отвлечь в другую сторону часть Поляков, а Малороссиянам такой поступок показал бы и приязнь и готовность Царя к защите народа единоплеменного, и к Москве приверженного. Гетман брал на свою совесть, на свой отчет, возможность преклонить наконец всех и каждого к присоединению двух Россий воедино. Царь благодарил Гетмана за извещение и за усердие, обещал прислать помощь, отправить войско под Смоленск и Белоруссию, однакож без объявления Полякам войны. Он не хотел прослыть нарушителем мира, и высылку войск был намерен сделать под видом союзных обстоятельств, если не помешают тому неприятные слухи, приходящие из Астрахани и других мест, в которых с недавних времен «начало шевелиться что-то неладное».
И так Полякам хитрость не удалась. Бояре отвечали Пражмовскому, что «как козаки подданные Поляков, то их нападение на Россию почтется нарушением, со стороны республики, мирного договора, и для того Король, не допуская до такого самовольства должен непременно унимать их; нападение же Крымцев не страшно и рать на них готова.»
Война уже началась, но не была объявлена. Ян Казимир отправил еще письмо к Хмельницкому; его убеждали писать — Вишневецкий, лишенный почти всех своих доходов, и другие Магнаты; в этом отзыве были укоризны Гетману в самовольном его вторжении в Молдавию, и в неповиновении крестьян помещикам, и кроме укоризн, повеление ввести дворян в их владения, а козаков распустить по зимним квартирам. Гетман не заблагоразсудил исполнить повелений. В конце года был созван в Варшаву Государственный Сейм; чинам было представлено презрение Хмельницкого к республике, неуважение к Королевским предписаниям; вычисляли убытки, понесенные панами; толковали об ограничении Малороссийского войска; находили, что Украйна может выставить восемьдесят тысячь козаков, а Хмельницкий увеличивает еще армию свою Турками и Татарами; заботились о том, что Гетман хочет отложиться, хочет составить независимую, отдельную провинцию, под покровительством Султана. Мнения панов разделились: одни, припомнили Бар, Желтые воды, Зборов, Збораж, требовали, чтоб не нарушали Зборовских статей; другие, похрабрее, требовали поголовного истребления Козаков, доказывая, что без того речь посполитая, знаменитая республика, погибнет; что вскоре козаки составят народ независимый и погубят Польшу; что Королевство имеет еще довольно сил для погашения мятежа в его начале, для низложения могущества, еще находящегося во младенчестве. Короче сказать, премудрость Сейма была явственна в этих спорах и толкованиях.
Узнав о съезде чинов в Варшаву, Хмельницкий пригласил Послов с следующими предложениями:
1. Для отвращения общей недоверчивости, четырем знатнейшим чиновникам подтвердить присягою статьи Зборовские.
2. Прислать аманатов, Иеремию Вишневецкого, Конецпольского, Калиновского и Любомирского, которые будут жить в своих поместьях Украинских, без телохранителей.
3. Возвратить благочестивым тридцать восемь церквей, отнятых Униатами.
Тщетно доказывали благомыслящие люди своим бурным соотечественникам умеренность требований; статьи были опровергнуты; духовенство не отдавало церквей. Магнаты ругали Гетмана за
