Против Поляков говорила неугасимая народная ненависть, хвастовство и чванство Магнатов и шляхты, безчеловечие и гордость их в счастьи, низость в неудачах, 210 лет всегдашних придирок, 58 лет непрестанного гонения, грабежей, насилий, кровопролития и Унии. Против Поляков говорил Малороссиянам безтолковый Варшавский Сейм, где нет законов, где за «недозволям!» одного выскочки-шляхтича, нельзя добиться правды, я целое Государство должно страдать.
Что говорило Малороссиянам против Москвы? От слова до слова мы выпишем разсказ нашей летописи:
«Чины и народ Малороссийские, побывши двести шестьдесят восемь лет в соединении с Польшею, шестьдесят шесть лет за одно с Литвою, вкусила и напитались слишком вольностей и своевольств тамошних, т. е. доброго и худого навыку, а урядники и чиновники здешние и того более заразились властолюбием и присвоением себе начальства и неподчиненности. Посему, первым было несогласие на всякую подчиненность и протекцию иностранную, а того больше, видеть у себя наследнее гетманство, порученное Хмельницкому. Гетман с клятвою принужден уверять их, что предложение ему наследственное правление тогда же им отвергнуто, и он на него никогда не согласится яко на самый опасный камень претыкания, на который все падшие сокрушаются и возстать не могут, и что он больше их знает, яко состаревшийся в делах политических, каковому правительству в сей земле надлежит быть; а что принадлежит до протекции, то она не токмо нам полезна, но почти неизбежна, а здравомыслящий человек или совершенный политик с первого взгляда приметит, что самое положение земли нашей открытой со всех сторон, и неудобной к укреплению, делает нас игралищем неизвестной судьбы и слепых случаев. Ежели же обольстили и возгордили вас многие и великие победы наши над неприятелем, и приобретенная через то слава, почти всегосветная, то значит, друзья и братия, что это работала более восторженность народная, подвигнутая крайнею жестокостью Польскою, и крайним огорчением и изступлением народным; в сколько при том приобрели ми славы, столько же нажили тем и завистников, которые при всех случаях, а иногда и нарочито, для собственной безопасности и осторожности своей, не преминут всевать между нами плевелы и испытывать нас, как лекари испытуют больных своих, щупая за пульс. И мы верно навсегда таковы будем, каковы были и есмы, то есть, непобедимыми, чего ни один народ присвоит себе не осмелится, не отвергнув промысла Божия, который один всем движет и-сего крепит и возводит, а сего разслабляет и низводит, а замечательней в пораженьях Его есть гордость и высокомерие народов.»
Справедливость и убедительность, краткой, но красноречивой, гетманской речи успокоили депутатов и урядников. В его словах действительно видны были: дальновидность великого политика, опытность старика, познание народа и земли своей. В этой речи ясно светилась душа гения, который был избавителем своего отечества. Оставалось труднейшее: что избрать?
Чигиринский Сейм, не разсуждая, с первого разу, единогласно отвергнул Польское покровительство. Оставались Москва и Царьград. Голоса разделились: старики, и с ними сам Гетман, предпочитали Москву, единоверную, единоплеменную. Генеральный Асаул Богун и с ним все молодые не решались на Москву, но в тоже время имели непреоборимое отвращение к покровительству Магометан. Чтоже мешало им в Москве? Они не предвидели того, что козаки, мещане и все классы: свободные, через два века их толкований на Чигиринском Сейме, остаются свободными; они не могли понять, что посполитству, указанному на ранги, приятнее и полезнее доставаться по наследству от отца к детям, а не переходить от одного урядника к другому вместе с рангом; они не раздумали, что владелец рангового имения имеет над посполитством того имения, если не туже самую, то еще большую власть, нежели помещик наследственный. Посполитство было испугано Боярами Московскими и властию их: они боялись попасть в руки новых Магнатов и арендаторов; шляхетство боялось уничтожения прав своих; оно не могло предвидеть, что современем когда сольются оба народа воедино, это шляхетство их станет Дворянством Великороссийским, и что они наравне с Московскими Боярами, с Остзейскими Баронами, займут в Советах Государственных и в войне первые места, что из них наконец будут Первосвятители, Государстренные Канцлеры и Главнокомандующие.
Они не поняли этого, и в тогдашнее собрание народное Хмельницкий ни на что не мог их преклонить. Турки ненавидят Христианства: у них наше богослужение в омерзении; крестных ходов там не может быть; ужасно казалось Христианам, чтоб Христианин отдал себя в покровительство Магометанину, или, как выражались они, Бесерменину. Поляки дали ими, знать себя; о посполитой речи вспоминать не хотели.
Оставалась Москва; но она не защитила народа Русского, когда он был в гонении; она не помогала ему в борьбе с Ляшеством и с Униею за православие. Их пугали раскольники: «одни погруженцы, другие обливанцы», говорили простодушные и необразованные козаки и урядники; «у одних попы, у других безпоповщина; на Московщине столько вер, сколько слобод, а в слободах — а иногда сколько домов; нас никто в дом к себе не пустит с трубками: у них вся вера в том, чтоб бороды не брить и табаку не курить и не нюхать.» Так толковал простой народ, когда выступил вперед Черкасский Протопоп Федор Гурский; в народе он слыл великим Богословом и проповедником. Все смолкло; он начал: «От трех царей или волхвов поднесены были младенчествовавшему Христу Спасителю дары: золото, ливан и смирна; дары сии предзнаменовали бытие, страдание и возвращение в небо. Злато предрекало царствование, ладан — погребение, смирна — Божественность. Так и сии дары, подносимые тремя царями младенчествующему народу, знаменуют участь его: чем покрыты или одеяны дары сии, тем покроется и народ, ими прельстившийся. Дары Польские покрыты ковром, то и народ с Поляками будет иметь ковры; дары Турецкие покрыты тканию шелковою, то и народ облечется в шелк; дары Московские покрыты рогожками, то и народ, соединившийся с Москвитянами, оденется в рогожки и под рогожки. И сии предзнаменования вернее и превосходнее всех оракулов на свете!»
Хмельницкий, славою, опытностию, красноречием не подействовал на народ. Гурский забавною выходкою и неожиданным применением поразил умы простодушные. Не было того, кто ковер Польский мог бы применить к застилке гробовой, кто из шелку Турецкого свил бы Визирский снурок, кто рогожкой и мехами Московскими напомнил бы богатую шубу соболью в зимней кибитке. Может быть, он остановил бы народное волнение; но в собрании тогда поднялся ропот и шум на Хмельницкого; его называли изменником и предателем отечества, подкупленным от Русских Послов.
А между тем последствия оказали, что Хмельницкий был истинным благодетелем своего народа, и что только слияние Малороссиян с Москвою могло упрочить общее благосостояние России.
Послы разъехались по городу.
Гетман начал успокоивать: повторял свои клятвы уверял, что никогда не имел в мыслях намерения приневоливать их, принуждать к повреждению прав и свободы; что это был только совет; что и теперь находит он необходимостью для Малороссии утвердиться союзом с каким нибудь другим народом. Таковых союзов, говорил он, ищут все благоустроенные державы, и тем более должна об них позаботиться Малороссия и по положению земли и по новости состояния.
Ропот затих. Гетман распустил Депутатов и одарил чужеземных Послов. Описав в ответных грамотах последствия первого Сейма Чигиринского, уверял каждого из Послов, что будет увещавать народ и войско в пользу его Государя, что теперь они имеют отвращение от покровительства, но что со временем оно пройдет, и тогда он будет иметь надежду на успех. Послы были отпущены с почестями и благодарностию.
Так окончилось первое предприятие Хмельницкого соединить с Москвою Малороссию.
