Уцелевших и победившись 'набатовцев' качали на руках. На поле танцевали девки и бойцы вперемежку. Топики заменили чепчики пушкинских барышень, порхали в воздухе над бритыми головами спецназа.
Начальство приветствовало победителей стоя. Ладошек, подошв и глоток не жалели.
Филатов дернул за рукав Татищева. Кивнул на дверь – 'пойдем!'
Филатов увел Татищева в глухой тупичок в конце коридора. Прослушки здесь не было и не могло быть, голый монолитный бетон. После оглушительного бедлама спортзала тишина в коридоре показалась особенно гулкой, осязаемой, как сырость, сквозящая от стен.
– Не жалеешь, что приехал? – спросил Филатов.
Краска возбуждения еще не схлынула с лица Татищева, но он зачем-то напустил на себя солидный вид.
– Делать вам нечего. Устроили себе забаву. Парней не жалко? Такой человеческий материал по чем зря изводите, – проворчал он.
Филатов хотел уже было отпустить шуточку по поводу некоторых странностей генерального прокурора, ненароком засветившихся в этой фразе, но решил оставить на потом.
– За мужиков не переживай, завтра, как огурчики будут, помяни мое слово. Я тебе этот кордебалет показал, чтобы ты увидел, что за контингент у меня служит. Монстры, а не люди!
– Что да, то да… У меня мало времени, Коля. Совещание. – Татищев загнул кисть и потюкал толстым пальцем по 'Роллексу'. – В Москву надо возвращаться.
– У всех совещание. Все сегодня шушукаются по углам, только успевай сечь, – как о чем-то своем мимоходом бросил Филатов. – Ты мне лучше скажи, Татищев, ты жить хочешь?
– И для этого ты меня сюда вытащил?
– Для государственной безопасности небезынтересно, не страдает ли генеральный прокурор суицидальным синдромом, – осклабился Филатов.
– Да пошел ты! Я думал, что-то серьезное. Опять с утра набухались всей артелью?! – Татищев презрительно выгнул губы. Сам много пить не умел, за что и не прижился в компании ближайших сотрудников Первого. – Хорошо вам тут, в Горках. Обстановка, так сказать, способствует. Зарылись под землю, в Кремль только по особому случаю приезжаете. Что не квасить?
Татищев похлопал по бетонной стене.
– Не бухти! – осадил его Филатов. – Про Карнаухова слышал?
– А мне что? Из-под меня следствие по этим статьям убрали. Или забыл?
– Помню. Так ты у нас жить любишь, да?
– Уже сказал – да!
– Не бухти! – Филатов поймал его за пуговицу прокурорского кителя. – И про приговоры по 'Особому периоду' думать не хочется? И про специальные прокурорские команды?
– Ты к чему это?
– К тому, Татищев, что отработал ты свое. Вот-вот Первый подмахнет указ. Хана наступает 'Особому периоду'. Толку от него, как от сухого закона, светлая ему память. А вылез ты как раз на 'особняке'. Вот и думай, если жить любишь. На кого-то сейчас все списать придется.
– Один я что ли? – побелел лицом Татищев.
– А другие, что, жить не хотят? Они же исполнители мелкие, такие всем нужны. Твоей кровью все и смоют. Чистенькими останутся, дальше новую задницу лизать начнут.
– От куда ветер дует? Сам, поди, указ накатал?
