его нельзя беспокоить.
– Что это у него? – Александр указал на пятно на взмокшем лбу Якова.
– Стигмат. Побочный эффект 'вхождения'. Явление довольно широко распространенное среди религиозных фанатиков. У наших сенсов такое бывает, но редко.
– Пуля? – догадался Влад.
– Очевидно. Он 'вел' его до последнего. Надо было 'выходить' раньше. Очевидно, решил проконтролировать самоликвидацию, так я думаю.
'Без него проконтролировали'
– Хорошо. Я побегу запрашивать подтверждение. Останьтесь с ним. Врача не потребуется?
– Нет, что вы! Ему уже лучше. Видите, зрачки уже реагируют на свет. Он 'возвращается'.
Холмогоров оглянулся.
Александра в комнате уже не было.
С протяжным сосущим звуком захлопнулась стальная дверь.
Филатов поднял глаза на вытянувшегося перед ним Воскобойникова. В ушах все еще гудело, как в водосточной трубе в ливень. Показалось, что кожа на лице вот-вот лопнет от прилившей крови.
Он перебросил рацию из руки в руку, держался из последних сил, так хотелось залепить ею прямо в трясущуюся рожу Воскобойникова. Подергал ноздрями. Через открытую дверь кабинета в предбанник вползала удушливая вонь, смесь запаха свежевспоротого человеческого нутра и порхового дыма.
– Ну что, стрелок ворошиловский, не мог в другое место попасть? – процедил Филатов.
– Само собой вышло, Николай Борисович! Рефлекс сработал.
– 'Само собой'! Пришил ублюдка с одного выстрела… Что мне теперь с тобой сделать, яйца на уши намотать?! Резкие все, как вода в унитазе, когда не надо! Кого теперь допрашивать, а? Может ты знаешь, с какого рожна он стрелял?
Воскобойников потупился.
– Николай Борисович, у Скворцова крыша поехала, когда от него баба ушла. Давно пора было отстранить.
– Давно пора было доложить!! Как сучку зовут?
– Лана.
Филатов нахмурился. Имя показалось ему знакомым.
Воспоминание обожгло мозг, как кипяток. Ярко, мучительно, издевательски ярко возникло перед глазами видение узкобедрой девчонки, с грациозной бестыдностью нагибающей за теннисным мячом.
– Твою мать!
Филатов понял, что заводится, и это было хорошо. Самое время. Тупое оцепенение сменилось жаждой драки. Он схватил трубку, ткнул в клавишу коммутатора.
– Спите, суки! Немедленно поднять дивизию в ружье! Проснись, козел, тебе говорю!! Дивизию – в ружье! Полк охраны – в ружье! Всем частям гвардии – в ружье! Да. Я буду на пульте через десять минут. К этому времени выйти на связь с оперативными по всем частям. Какие еще помехи?! Как хочешь, так и выполняй, меня это не колышет! Хоть из окна ори, но приказ передай. Все, я сказал!
Он бросил трубку на рычаги. По звериному потянул носом.
Не глядя на Воскобойникова, бросил толпившимся у президенстких дверей охранникам:
– Под арест! Все посты, где он шел – под арест. Этого стрелка, едрена мать, допрошу сам.
«Холод снаружи, огонь внутри!»
Он заставил огонь разлиться по всему телу. Дрожь отступила, приятное тепло защекотало мышцы. Пронизывающий холод, идущий от стены, больше не леденил спину. Вслед за теплом пришло спокойствие.
Максимов закрыл глаза. Скольких выдал и погубил случайный луч, упавший на глаза, высветив их в спасительной темноте.
Он и так прекрасно чувствовал приближающихся людей. Ветер донес едкую смесь пота, карболки, сапожного крема и ружейной смазки. Так пахнут только солдаты. К обычному запаху примешался аромат домашней еды. Оба выпили. Оба были расслаблены и удовлетворены. Шаги выдавали.
«Левый крепко выпил, идет тяжелее. Автомат закинул на плечо. Второй выше ростом и весит меньше. – Он еще раз прислушался к своим ощущениям. Камешки под сапогами скрипели уже совсем рядом. Подворотни им было не миновать. – Да. Второй – левша. Это точно. Мысленно еще в квартире. Вспоминает женщину, с котрой был. Все! Соберись».
– Слышь, Кабан, ты подошвами не шкрябай. Не паралитик, блин.
Он лишь краем глаза успел заметить скользнувшую от стены тень. Что-то блеснуло в темноте, и Кабан, дернувшись всем телом, резко закинул голову и захрипел.
Инстинктивно выбросил левый кулак и с разворота ударил правой ногой. Тень, словно ждала, ловко нырнула вниз. На тренировках в таких случаях противник отвечал подсечкой под опорную ногу. Он уже собрался для падения и молниеносного ответного удара, но нападавший был обучен иначе, в кошки-мышки не играл, вместо подсечки резко ударил по колену. Бил наверняка, до хруста под чашечкой.
И тут он понял, что проиграл. С ним не дрались. Его убивали.
Он по инерции перевалился на спину, широко отмахнувшись кулаком, но удар лишь скользнул по руке противника. Крепкие пальцы впились в плечо, останавливая вращение тела.
«Сейчас ударит!» – ухнуло в голове.
Надо было кричать, БТР стоял в сотне метров, там обязательно услышат.
Но нож вошел в горло на мгновенье раньше, чем родился крик…
В БТРе тускло светила матовая лампочка. От ее света тени становились размытыми, лица приобретали нездоровый восковой цвет. Кислый дым, смешиваясь с солярной гарью, резал глаза.
– И где вы, бойцы, такую траву берете, крапива одна!
– Все лучше водки. Хоть не помрешь.
– Ну и что особист?
– А что? Покрутился, в глаза позаглядывал, собрал объяснительные и свалил.
– Лишнего не понаписали?
– Не, командир. Что было, то и писали.
– Суки, нашли Пушкиных! Я сам в штабе два часа бумагу изводил. Как пчела их за одно место укусила, все носятся с круглыми глазами. Что-то напортачили со вчерашним кадром, ищут крайнего. Говорят, не того взяли. Или не у тех, я так и не понял.
– А мы при чем?
– При том! Мы у 'конторских' всегда крайние. И нахрен я повелся! Надо было их послать нафиг с этим задержанным. Пусть бы сами везли в комендатуру.
– Так они же приказом каким-то козыряли. Типа положенно нам им помогать.
– На положенно кое-чо положено.
– Во, и я так всегда говорю!
– Ты бы вообще помолчал! Это же ты, дурила, их на капоте разложил. Пропустил бы без проблем, глядишь, и нас бы не дергали.
– Ха-ха… А что я виноват, да, что они пропуск на стекло не повесили?
