В переулок ворвался рев мощных движков.
Владислав рывком развернулся.
Из темноты на них неслась, матово отсвечивая хищным телом, стальная громадина.
Он что было сил грохнул по капоту. За запотевшим стеклом мелькнули белые пятна лиц.
– К машине! – заорал Владислав. – Стре-ля-яй!!
Но уже заскрежетал, разрываемый страшным ударом, металл. Первый джип подняло на дыбы и опрокинуло на стоящую впереди машину.
Он застыл на месте. А груду искореженного металла неудержимо волокло на них.
Из толстого ствола, торчащего из башни БТРа, выплюнуло огонь.
Жесткая сила подхватила Владислава и отбросила в сторону.
Летел медленно, как во сне, судорожно хватая непослушными руками ледяную пустоту…
Максимов перебросил тело с водительского сиденья, намертво вцепился в ручки управления пулеметом, сбил стопор. Весь сжался, готовясь к удару.
Машина подпрыгнула, снаружи раздался оглушительный скрежет, жалобная капель, крошащегося стекла, а потом истошный человеческий крик.
Палец вдавил кнопку на левой ручке. Пулемет ожил, забился, глухими толчками выплевывая дым, гильзы забарабанили по броне.
Стальной таран, подмяв под себя искореженные машины, замедлил ход.
Максимов шарахнулся от к борту, плечом выбил люк верхний люк, выскочил на броню.
Козырек подъезда, как и рассчитал, был совсем рядом.
О н и еще не опомнились, но он успел заметить движение возле пары уцелевших машин и выстрелил в их сторону из подствольника.
Раньше, чем яркая вспышка разорвала темноту, он прыгнул на козырек…
Салин почему-то задержался в прихожей.
Старостин, шагнув через порог первым, хотел было вернуться, но остановил себя. Усмехнулся.
'Суеверным ты стал, Иван! Нет, действительно, боюсь сглазить'.
Щека еще хранила нежное прикосновение губ Ники.
'Видел бы себя Салин в зеркало, рожу от зависти повело! Пусть завидует. Кто смел, тот и съел. А его я сейчас схарчу. Прямо в машине. Так в лоб и спрошу: со мной или без меня. Если мужик, поедем в 'берлогу'. Там своих 'зубров' и прижму, сил сейчас хватит. Салина сделаю премьером 'теневого кабинета'. Пусть только вякнут! А утром начнем брать власть в серьез.
А если у него кишка тонка, пусть катится к чертям собачьим, задним умом все смелые. Таких нам не надо. Через неделю от них только брызги полетят, передавлю, сук, как клопов.
Поплыл Салин, поплыл. Вон даже кейс забыл прихватить. Но удар держит. Сердцем чую, не играет он, нет, не играет. Может, он единственный из них с мозгами… Нифига себе!'
Он вздрогнул, услышав грохот на улице.
В окном проеме в искрах разлетающихся осколков стекла, подсвеченная сзади полыхнувшим на улице огнем, выросла черная фигура.
«Ника!» И вместо того, чтобы прыгнуть в квартиру, спасая себя, Старостин плотно, до щелчка закрыл дверь. Заторможенно развернулся на выстрел.
За мгновенье до выстрела холод стиснул сердце, и он накрыл его ладонью.
Первая пуля пробила кисть и, жадно чафкнув, врезалась в тело…
Владислав вскочил на ноги. Уши заложило, полы плаща обгорели.
Яркие языки пламени вырывались из покореженных машин, отражались в черных стеклах домов. Острый нос БТРа, подсвеченный снизу огнем, смотрелся страшно, как морда вынурнувшей акулы.
Сквозь вой огня он слышал крики горящих в машинах людей. Старостинская охрана так и не успела выскочить из машин.
Владислав нагнулся за выпавшей рацией.
И в это миг ухнуло. Окна квартиры, где сидела 'тревожка' вспучило, а потом разметало ослепительным брызгами.
«Подствольником – в дверь, сука!»
Он упал на землю, закрылся от летящих осколков.
Что-то орал в рацию, но все уже было бесполезно. Уже грохотали выстрелы, куда и кто стрелял, он так и не понял.
Со стороны Гоголевского по улице ударил ослепительный сноп света. И вслед за ним надсадно ударил крупнокалиберный пулемет. Сзади, из-за угла дома вырвались яркие цепочки трассеров. Вой рикошетящих от стен пуль, крики команд, стоны раненых, жалобные всхлипы трескающихся стекол…
Владисла подтянул колени и закрыл голову руками…
Вынырнувший из темноты солдат ударом ноги перевернул его и разрядил в грудь оставшиеся в рожке патроны…
Салин на четвереньках вполз в гостиную. Ветер врывался сквозь разбитые стекла. В воздухе ошалелыми белыми птицами носились клочки бумаги, вырванными из растрелянных книг. Весь ковер был усыпан осколками стекла, он полз, не замечая саднящей боли в ладонях. В стену гулко бились пули, будто кто-то ловко, с одного удара вгонял в нее гвозди.
Ника лежала, широко разметав руки, подтянув под себя левую ногу. Так спят только уставшие дети. Р у х н у в в сон.
Одна рука Ники была неестественно заломлена, пальцы еще сжимали ручку его кейса, из его распахнутого нутра вывалились листы бумаги, до пояса укутав ее тело, правой она распахнула халат на груди.
Между двух иссиня-черных сосков пульсировал красный родничок.
Липкая струя рвоты вырвалась из горла, Салина надсадно закашлял, едкая желчная пена залепила рот, жгучие слезы замутили глаза. Показалось, что губы Ники расплываются в сладкой улыбке.
Он истошно закричал, и слышал только собственный крик, пока в голове не лопнуло вена, словно перетянутая струна, и не обрушилась тьма…
