ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Старостин отложил в сторону папку, заслышав мерное урчание опускающегося лифта. Убрал со стола стаканы. Из них все еще поднимался дымчатый запах виски. Кочубей даже запаха спиртного не переносил. В самом начале их совместной работы Старостин уломал своего зама 'по кадрам и особо щекотливым делам' обмыть новую должность. Кочубей пригубил грамм пятьдесят, пожевал тонкими, враз сделавшимися синюшными губами, и рухнул в обморок. С общим отравлением организма провалялся неделю. Врачи, вычистив кровь специальным аппаратом, потом объяснили Старостину, что у Кочубея нет какого-то фермента, расщепляющего спирт. Смертельна доза у него была просто смешной для русского человека – сто грамм водки.
«Зачем пил?» – спросил тогда Старостин.
Кочубей, все еще синюшно-бледный, ответил:
«Чтобы ты больше не предлагал».
Старостин как раз успел поставить графин с виски на пол; двери беззвучно разъехались в стороны.
– Ну?
– Проводил, – коротко ответил Кочубей и сел в кресло напротив.
– Телеграммку додумался не отправлять?
– Естественно. Ты же сказал, сразу к тебе. Не маленький, интонации ловить умею.
Старостин чиркнул зажигалкой. Сосредоточенно раскурил папиросу.
– Как раз дети интонации и ловят, потом слова понимать учатся, – хмуро произнес он. – Что дети, что собаки. К природе ближе. Это мы в словах изголяемся, а там все честно. У тебя собака есть?
– Мастиф-неаполитано.
Старостин покачал головой.
– Рисково пса благородней себя иметь. Может на голову влезть. И прав, подлюга, будет, потому как прав у него верховодить больше. Как считаешь?
– Не знаю. – Кочубей пожевал тонкими губами. – Мой меня слушается. На счет арийских заморочек – это к Кирюше Артемьеву. Я – собачник со стажем, меня не купишь.
– А я вот всю жизнь мечтал собаку иметь, – вздохнул Старостин.
– А что не завел?
– Не до того было. То негде, то некогда.
– Заведи сейчас, кто мешает.
– Фига! Только сердцем к нему прикипишь, какая-нибудь сволочь отравит. Нагадит по мелочи, а у меня сердце кровью изойдет.
– Ну ты накрутил!
– Знаю, что говорю. Пока ты ходил, я тут подумал, за человеком так не буду убиваться, как за псом. Почему? Не знаю. Может быть… Они же в наши дерьмовые игры не играют. Божьи твари, одним словом. Это мы людишек просчитываем, через колено ломаем, давим, как клопов. Вот Карнаухова взять. Лежит, с утра уже лежит с номерком на пятке. Распластали, небось, всего. Дети его что говорят?
– Я связывался. Из морга забирать не хотят. Говорят, пусть Движение за свой счет хоронит.
– Ну говно собачье! – Старостин перекатил в губах папиросу.
