– Почему – самостоятельной? – спросил Фаддей.
Наташа отмахнулась.
– Потому! Итак, недостает одного элемента – 'мозгового центра'. Кто-то должен был сводить все в единое целое.
– 'Бетховен' – это миф, ты же знаешь. Мы сами его и придумали.
Под ее саркастическим взглядом Владиславу стало неловко.
– Ладно, твоя взяла. Придумали с подачи Рожухина.
– О! – Наташа вскинула пальчик с острым алым ноготком. – А теперь с трех раз угадайте, кто мог играть роль 'Бетховена'. Не липу впаривать, а реально выполнять функцию координатора. Ну? Мужики, да вы что, совсем себе мозги прокурили?! Он сам и крутил, это же очевидно!
– Но не убедительно, – осадил Фаддей.
– Если такой умный, скажи, где сейчас искать Рожухина!
– А мы, между прочим, о том и мозгуем.
Наташа наклонилась над схемой, сигаретой указала на прямоугольник, расположенный особняком от других, скомпанованных в плотную группу. К прямоугольнику с надписью 'Бетховен' шла единственная пунктирная линия.
– Почему? – спросил Фаддей, откидывась на спинку стула. – Докажи!
Владислав хлопнул ладонью по столу.
– Она права! Это единственный его адрес, о котором не знает 'контора'. Пока не знает. Если он раньше нас возьмет под контроль 'Бетховена', мы горим синим пламенем. Все стрелки на нас переведет, сука! – Он достал из ящика стола пистолет, сунул в кобуру. – Спорить некогда. Мужики, по коням!
Свеча бросала в лицо дрожащий янтарный свет. Из зеркала смотрело совершенно чужое, словно не из этого мира лицо. Он чуть повернул голову, и в прорезях маски по ту сторону стекла вспыхнули зрачки.
Впившись в них взглядом, он ждал, пока из зрачков не уйдет тепло. Когда они окончательно заледенели, он подмигнул своему отражению.
«Вот так и надо. Таким ты мне нравишься».
Максимов смыл с щек остатки мыльной пены. Кожу немного щипало от порезов.
– Что ты там делаешь? – донеслось из кухни.
– Возращаюсь старому правилу: или отпускай бороду, или брейся каждый день, – ответил Максимов.
Марина сидела на табурете, забравшись на него с ногами. На остро выступающих из-под юбки коленях пристроила кружку с дымящимся чаем.
– Я яблоко в чай накрошила. Вкусно. Хочешь?
– Пока нет.
Он посмотрел в ее по-детски отрешенное лицо. Она полностью ушла в свой мир, цветной, яркий и непредсказуемый, как узоры в калейдоскопе.
«Счастливая. Замерла на грани между безумием и отчаянием. Мы сгиинем, а блаженные унаследуют землю. Правда, изгадили мы ее изрядно. Помойка помойкой, а не среда обитания. А они этого не замечают. Дети-цветы. Гибрид Страшного суда и светлого будущего».
– Сегодня ночь пойдет снег.
– Что?
– Сегодня ночью пойдет снег, – повторила она. – Снег – это летучий лед. Мир станет черно-белым. И все начнется с начала.
«Нави! – обмер Максимов. – Святой безумец».
Он опустился на корточки у ее ног.
– Что ты еще видишь, Марина?
Она навела на него свои распахнутые глаза.
– Скоро сюда придет человек, чтобы умереть. Ничего уже не поделать. Его время кончилось.
Наползающий на город комендантский час зажигал огоньки в окнах домов. Самое тихое, боголепное время. Законопослушные граждане уже забились в свои норки. А те, кому уже все по барабану, еще не начали ночной дебош.
Официально комендантский час ввели 'для обеспечения безопасности граждан в темное время суток от противоправных действий криминальных элементов'. Кого защащала мера 'по нормам Особого периода' становилось ясно, столило только взгянуть на график комендантского часа. Ограничение на передвижение расползалось от границ Домена к окраинам с уступом в час. Чем ближе к окраинам, тем позднее полагалось сидеть по домам и без надобности не высовывать носа на улицу. Плотность патрулей тоже убывала от центра к окраинам. В спальных районах, прозванных 'гарлемами' сил едва хватало, чтобы держать под контролем основные магистрали. Об 'обеспечении безопасности граждан' не шло и речи. Там гуляли круглосуточно, да так, что дым стоял коромыслом. Иногда в прямом смысле слова. Обитатели 'гарлемов' страдали языческой пироманией: обожали тусоваться вокруг горящих бочек, поджигать помойки и устраивать пожары в ограбленных квартирах.
Бетховен жил на нейтральной полосе. Точно между не растерявшим приличие Домена Соколом и расхристанным Речным вокзалом.
Двигатель урчал на малых оборотах. 'Бычок' накатом прокатил по притихшей улочке. Дмитрий успел разглядеть слабый свет в окнах Бетховена. Нажал на газ, рывком вогнал машину в ближайший проулок.
Бетховен долго кхыкал и кхекал, возясь с замком. Марина терпеливо ждала, прижимая к груди банку тушонки.
Наконец, дверь приоткрылась.
«Мало ему, что глаз о глазок намозолил, так еще в щель тамбур просмотреть решил. Осторожный, гад».
Бетховен, убедившись, что в тамбуре никого, кроме соседки нет, шире распахнул дверь.
– Мариша, к-хм, чем обязан?
– Вот. Подарок.
Марина протянула ему банку.
Бетховен недоуменно уставился на нее.
Через секунду налетел черный вихрь, Бетховен, охнув, стал оседать на пол. Правую руку, сживавшую что-то в кармане халата, парализовало ударом.
Вторым ударом – ладонью под подбородок – Максимов втолкнул его в квартиру. Отстранил Марину, парализованную от неожиданности. Бетховен, по-рыбьи хватая толстыми губами воздух, продолжал пятиться, не в состоянии восстановить равновесие. Максимов подсечкой помог ему упасть. Подстраховал, чтобы грузное тело не наделало слишком много шума. Сунул руку в правый карман стариковского халата, разжал скрюченные пальцы. Вырвал коротконосый дамский браунинг. Осмотрел, укоризненно покачал головой и сунул себе в карман.
Квартирка была маленькая, хоть и двухкомнатная, но 'хрущоба' она и есть 'хрущоба', спрятаться негде.
Максимов перешагнул через конвульсивно вздрагивающее тело, вышел в тамбур.
У Марины был глаза оленека, ждущего выстрел.
«Да, обманул, воспользовался, да, я сволочь и гад! Но… Ничего не объясняй, не проси прощения. Все равно не поймет».
– Уходи, девочка моя, уходи немедленно, – прошептал он.
