под себя Калининградскую свободную экономическую зону. Твердохлебов, мужик принципиальный и прямой, у многих был бельмом в глазу, а потому в предстоящем административном побоище явно намечался в первые жертвы. Только полный дурак не посадит шефом РУБОПа своего человечка. А как убедился Злобин, среди делящих власть все подлецы и сволочи, но дураков на таком уровне уже не найдешь.
Злобин не без удовольствия почувствовал, как внутри закипает горячая волна ярости. Это «память предков», живущая в его крови, требовала броситься в свару и отбить Петьку Твердохлебова любой ценой. Он выждал, пока не спадет жар и на его месте не образуется холодная и твердая, как клинок, решимость, и лишь тогда посмотрел в глаза Твердохлебову.
— Твоя аттестация в будущем, — медленно произнес он. — А мы с тобой живем настоящим. И в настоящий момент я имею Филю в кабинете прокуратуры и ровно час времени в запасе. Если Филя заварил эту кашу, то ответит за нее он, а не ты. Как я это сделаю, пока не знаю. Но сделаю непременно, это я тебе обещаю.
— Спасибо, Андрей Ильич, — выдохнул Твердохлебов. — Век не забуду.
— Рано благодарить. — Злобин достал из кармана ключи от машины. — Дело кто ведет?
— Пока Виталик Стрельцов. Он вчера на сутки заступил. На него и свалилось, как плита на голову.
— Нам это только на руку. Для конспирации сделаем так. Ты рви в прокуратуру и обработай Виталика. Парень молодой, только после института. У него наверняка от такой катавасии уже сопли в три ручья бегут. Сопли утри и подскажи, что есть такой Злоба, который и покруче дела щелкал, как орехи. Пусть малец прибежит ко мне за помощью. Главное, чтобы уши наши не торчали, так?
— Все уяснил, уже исчезаю! — Твердохлебов оживился, азартно потер ладонь о ладонь.
— Да, скажи Карасику, пусть липу порвет. Писатели хреновы! — крикнул ему вслед Злобин.
Твердохлебов махнул рукой и нырнул в салон джипа. Машина сразу же взревела мощным движком и рванула с места, выбросив из-под колес облачко пыли.
Злобин с завистью проводил взглядом джип РУБОПа. Его колымага без мата и уговоров не заводилась, и выжать из нее больше ста километров в час еще ни разу не удалось.
Пока «Таврия», постукивая и поскрипывая разболтанным нутром, везла его к центру города, Злобин успел проанализировать ситуацию до деталей. Получалось, что вины Твердохлебова нет никакой. За все должны отвечать те, кто командирует милиционера на войну, а потом возвращает его на службу в тихий уютный город. Знают же, гады, что война необратимо ломает человека, но делают вид, что этого не знают. Словно не под пули его посылали, а на курсы повышения квалификации.
А человек на войне учится только одному: убивать первым. Там не до зауми юриспруденции, целься да стреляй, не надо доказывать вину, там любой, кто не свой, — враг. Только кончается командировка, возвращается человек домой и в составе родного СОБРа или ОМОНа заступает на охрану правопорядка в мирном городе. А война все еще живет в нем, в подсознании и рефлексах. В стрессовой ситуации он действует так, как велит рефлекс, а не закон и инструкции. Это уже не дядя Степа-милиционер, а боевая машина. Вольно или невольно, но Твердохлебов со своими ребятами любое задержание будут превращать в маленькую войну, потому что иначе уже не умеют. Винить их не за что, а переделать уже невозможно.
В памяти Злобина всплыл прецедент из американской жизни, он специально выискивал именно такие факты, осознав, что начальство вдруг полюбило каждый шаг сверять по Западу. В одном журнале он вычитал, что в Америке решили привлечь морскую пехоту для охраны границы с Мексикой, через которую латиносы прут, как тараканы. Не прошло и месяца как сержант ухлопал мексиканского нелегала. Правозащитники, которые при жизни латиносу даже руки не подали бы, вдруг подняли дикий вой. Сразу же нашлись знатоки права, которые разъяснили, что стрельба на поражение есть превентивное исполнение приговора по расстрельным статьям, а по закону за нарушение границы полагается депортация, а не расстрел на месте. Военные вяло оправдывались и врали, что латинос выделывал некие телодвижения, которые сержант принял за попытку достать оружие, так что стрельба была чистой самообороной. Хотя и дураку было ясно, что сержанту просто надоело пылить по пустыне за улепетывающим латиносом, вот и свалил он его, вложив пулю между лопатками.
Когда скандал достиг общенационального масштаба, на телеэкране возник командир корпуса морской пехоты. Американский вариант нашего генерала Лебедя. С той же образностью выражений он заявил американскому народу, что на подготовку сержанта ушли пять лет и тысячи долларов. Теперь это идеальная боевая машина, предназначенная для уничтожения врагов демократии и американского образа жизни. Ремесло солдата — война. Присяга и устав выдали ему бессрочную лицензию на убийство. Поэтому сержанта никто и никогда не учил делать предупредительные выстрелы в воздух, и в программу подготовки морского пехотинца не входит игра в догонялки. Оскорблять грязными обвинениями его людей и выхолащивать боевой дух он, командир корпуса морской пехоты, никому не позволит. А если штатские горлопаны доведут дело до суда, то он в знак протеста в тот же день сорвет с себя погоны. Странно, но правозащитники как по команде заткнулись.
Но это в Америке, а в России за пять расстрелянных без суда и следствия бандитов — а все выглядело именно так — Петьке Твердохлебову как минимум светило служебное расследование, как максимум — уголовная статья. Интуиция подсказывала Злобину, что второй вариант уже мусолится в чьей-то голове. И никто, можно голову заложить, из-за Петьки с себя погоны не сорвет, когда мясорубка правосудия начнет молоть Твердохлебова живьем. Петя успел попортить кровь многим, и влиятельных персон, желающих добить оступившегося шефа РУБОПа, найдется не один десяток. Злобин уповал на то, что решения наверху вызревают медленно и еще долго согласовываются, и если провернуть все быстро, но чисто, Петьку можно успеть увести из-под удара.
Правильно припарковать машину у здания прокуратуры ему не удалось. Под капотом «Таврии» подозрительно громко стукнуло, потом двигатель чихнул и заглох. Она замерла, едва вкатив зад в парковочный прямоугольник. Джип Твердохлебова красовался аккурат напротив дверей в прокуратуру. Злобин, втайне комплексовавший из-за убогого вида своей «Таврии», всегда парковался крайним в ряду.
— В металлолом сдам, зараза! — пригрозил машине Злобин. Он представил, как будут материть его конька-горбунка водители служебных «Волг», когда обнаружат малолитражку; занявшую два места сразу.
— Да пошли вы! — Это уже адресовалось водителям чужих машин.
Злобин взглянул на часы — до свободы Филе оставалось ровно тридцать пять минут. Выскочил из машины, хлопнул дверцей и почти бегом бросился к лестнице.
Глава 12. Презумпция невиновности
Серый ангел
Кабинет его помещался в самом конце коридора. Злобин шагал по скрипучему, выщербленному паркету с видом человека, с пользой проведшего выходные и с энтузиазмом предвкушающего предстоящие трудовые будни. Сотрудники прокуратуры, в большинстве своем с помятыми от недосыпания лицами, кивали, завидев начальника, кто успевал, жали руку. Всех уже затянула утренняя суета. На раздолбанных стульях, стоящих вдоль стены, жались свидетели и прочие жертвы У ПК, нервно теребя в руках повестки.
На подоконнике у двери в кабинет Злобина сидел Твердохлебов и что-то втолковывал переминающемуся с ноги на ногу Виталику Стрельцову.
Злобин сковырнул с косяка пластилиновую печатку, специально громко загремел ключом в замке. Твердохлебов ткнул Виталика в бок, и тот повернулся.
— Андрей Ильич, можно к вам на минутку? — Стрельцов в одну секунду оказался рядом.
— Привет, Виталий. Дай сначала в кабинет войти. — Злобин справился с замком, толкнул дверь.
