знаю на каком языке, но… — сказал он и замолчал.
На открытой странице он увидел удивительно знакомые символы. Именно такие он перенес на свою картину «Знамение», заставив человеческие фигуры тянуться к ним сквозь багровый туман.
— Что там?
— Не знаю, — задумчиво сказал Корсаков, — но книги тоже, мне кажется, немалых денег стоят.
— Вот свезло, так свезло, — выдохнул Трофимыч, — я одного барыгу знаю — книги можно разом ему сдать, и винцо тоже.
— Ты не спеши. Если я правильно понимаю, то у твоего барыги денег не хватит все это купить, — пробормотал Игорь.
— А картишки? Смотри ты, пакость какая, — Трофимыч скривился, рассматривая карты, размером с почтовую открытку, — прям порнуха, прости Господи.
— Это карты Таро, — пояснил Корсаков, — специальные карты для гадания. Играть в них нельзя, — он собрал карты и сложил в плоский футляр. — Трофимыч, слушай команду: сидишь здесь, стережешь это добро. Ни ногой отсюда!
— Может, мужиков позвать?
— Я тебе позову! Сначала надо знающего человека найти, оценить товар, продать и при этом не продешевить. А мужиков угостишь с выручки, понял?
— Понял.
— Ну, то-то, — Корсаков спрятал футляр с картами в карман, прихватил со стола бутылку и двинулся к двери. — Через час, ну, полтора, я вернусь. Ты даже не представляешь, что мы нашли. Одна такая бутылка целого состояния стоит. А если все продадим, то послезавтра уже будем на Канарах загорать.
— А почему послезавтра?
— Потому что паспорта заграничные еще сделать надо, — пояснил Корсаков. — Мебель тоже продать можно, но с ней хлопот много, а коньяк, дай Бог, сегодня уйдет.
— Понял, — радостно закивал Трофимыч, — давай, Игорек, не мешкай. А где это — Канары?
— Там, где всегда лето и все тетки загорают без лифчиков, — не пускаясь в детальные объяснения, сказал Корсаков.
Был почти час ночи, моросил дождь и на Арбате остались только самые голодные музыканты и самые влюбленные парочки. Впрочем, возможно, им просто некуда было пойти.
Корсаков почти бегом добежал до метро «Арбатская» и успел купить телефонную карту в закрывающейся кассе. Теперь бы еще вспомнить телефон Лени Шестоперова! Несколько раз он попадал не туда, наконец в трубке прозвучал недовольный голос Шестоперова. У него была странная манера говорить по телефону: вместо «алле», или «слушаю вас», Леня вопрошал «чего надо?».
— Чего надо? — раздалось в трубке и Корсаков с облегчением вздохнул.
— Леня?
— Я за него, — пробурчал Шестоперов. Он был явно не в духе.
— Как здоровье драгоценное?
— Ты что, смеешься? Только из-под капельницы.
— Что-о? — испугался Корсаков.
— Что слышал. Я, как с тобой расстался, так и не смог остановиться. Этот Георгин, в рот ему талоны…
— Герман, что ли? — уточнил Корсаков.
— Ну да. Просто бездонная бочка какая-то. И заводной, как апельсин. Константин на второй день сломался — мы его к маме отвезли, а сами продолжили. В моем возрасте после такого загула только с помощью капельницы отойти можно.
— Не обязательно. Я вот сам выхожу из штопора, — похвалился Корсаков, не упомянув, чего это ему стоит. — Но я по другому поводу звоню. Дело есть, Леня.
— Слушай, Игорек, давай завтра, а?
— Никак нельзя завтра — опоздать можем. Ты скажи, твой знакомый, ну тот, банкир, все еще на свободе?
— Михаил Максимович? — помолчав, вспомнил Леня, — Пока да. У него то ли Зюйд-банк, то ли Зип- банк, а что?
— А старье он до сих пор коллекционирует?
— Антиквариат? Да. Я его в Лондоне встречал — он на аукцион приезжал.
— У меня есть кое-что для него, — сказал Корсаков.
Шестоперов долго вздыхал, сопел в трубку. Игорь понял, что Леня не верит, будто он может предложить что-нибудь ценное.
— Ты уверен, что он заинтересуется? — наконец спросил Леонид.
— Думаю, что заинтересуется.
— Что именно ты хочешь предложить и причем здесь я, ты ведь и сам с ним знаком.
— Не по рангу мне теперь с Михаилом Максимовичем общаться, — усмехнулся Корсаков, — другое дело
