сигнальщик. Ночь. Штиль. Тишина. Далеко у самой поверхности воды мигают огоньки. Там Одесса. А где же катера? Удивительно, но их нет. Просто поверить невозможно.
— Товарищ капитан-лейтенант, смотрите, да ведь они похоронили нас…
Действительно, фашисты выставили четыре красных буйка: по носу, корме и с бортов. Буйки обозначали место гибели подводной лодки.
Вот так сюрприз! Ломал я голову и не мог понять, по каким же все-таки признакам противник установил гибель советской подлодки.
Уже в надводном положении закончили мы ремонт, погрузились и взяли курс на восток. За кормой остались огоньки Одессы и верхушки мачт потопленного нами транспорта — лучшая награда за все наши волнения и тревоги! Мы подвергались риску, были на краю гибели, но победили благодаря выдержке, бесстрашию краснофлотцев Ефимова, Давыдова, Смирнова, Карпова… А рулевой Вовк! Где-то он сейчас? Наверное, демобилизовался, работает в колхозе и, конечно же, занимается резьбой по дереву, мастерит. Славный хлопчина! Да мне трудно выделить кого-то из экипажа, все прекрасные ребята!
Да, но вы спросите, какое отношение к этой истории имел отпорный шест? Самое непосредственное. Только я об этом узнал много позже. Версия о потоплении нашей подлодки в изложении самих оккупантов выглядела примерно так: в ночь на двадцать четвертое августа под Одессой была потоплена подводная лодка… «Вовк». Анекдот? Нет, факт. Черным по белому написали в своей газетенке. Потоплена подводная лодка «Вовк».
Оказывается, во время передряги был утерян отпорный шест, видимо, в спешке плохо прикрепленный. Он-то и явился «вещественным доказательством». Дальше — легче. Гитлеровцы даже предположили, что «Вовк» — это и есть название подлодки.
Действительно, по прибытии на базу мы шеста не обнаружили на месте и, естественно, предположили, что его сорвало во время бомбежки. Нас так трясло, что не только палку — голову могло сорвать.
…Эту быль рассказал мне командир подлодки М-36 Комаров, и я постарался передать ее, ничего не прибавляя и не выбрасывая.
Торпедный веер
Гонимый легким апрельским бризом, с гор спускался утренний туман, открывая живописные вершины Кавказского хребта; заснеженную шапку Цифербея, зализанную ветрами гору Ахун. Ветер нес с собой запахи ранних цветов, рябил синеющее море. Все дышало весной.
Заступивший на вахту старшина первой статьи Сурин вдруг увидел в полусотне метров от мостика ястреба, который гонялся за трясогузкой. Часто-часто перебирая крылышками, увертываясь от хищника, птица сделала разворот, пике, еще разворот. Ястреб вот-вот настигнет жертву. Белое перышко трясогузки, крутясь на ветру, повисло над морем. Но птица стремительно бросилась вниз и юркнула под решето- палубу.
— Промахнулся! — обрадовался Сурин, живо наблюдавший за поединком.
Ястреб пощелкал клювом, покрутил стеклышками-глазами и уселся на носовой леер сторожить свою жертву.
— Ах ты, фашист! — возмутился Сурин. — Не позволю! После одобрительного кивка вахтенного командира Кузнецова Сурин бросился на носовую палубу и изловил хищника.
— Внизу-у-у! Принять разбойника, поместить в акустическую, накормить! — смеялся Кузнецов, передавая трюмному Иванову разъяренного ястреба.
Трясогузка, словно поняв, что угроза миновала, выпорхнула из-под палубы, подергала хвостиком и полетела к берегу. Сурин проводил ее ласковым взглядом, но вдруг, зачуяв неладное, быстро оглянулся и замер: справа всплывала неизвестная подлодка.
Командуя погружением, Кузнецов успел разглядеть тумбы перископов и белое пятно на воде. Подлодка всплывала, но теперь, напуганная, тоже уходила на глубину. Л-6 погружалась, готовясь к залпу торпедами.
Достигли перископной глубины. Комбриг Крестовский, вышедший в боевой поход для обеспечения молодого командира, посмотрел в окуляр и, ничего не обнаружив, скомандовал:
— Начинайте отход. И — ныряйте!
Медленно нарастала глубина погружения. Командир лодки капитан-лейтенант Гремяко и комбриг перешли в центральный отсек. И тут один за другим посыпались доклады акустика.
— Шум винтов справа!
— Подлодка выпустила торпеду!
— Торпеда приближается!
С тревогой наблюдая за стрелкой глубиномера, каждый из нас повторял:
— Глубже! Быстрее!
— Мчится, проклятая, прямо в мозг! — невольно вырвалось у меня. Инженер капитан-лейтенант Ганопольский вцепился в переговорную трубу. Внешне спокойный, комбриг не отводил глаз от приборов, от напряжения на шее у него вздулись вены.
Вжи-и-и-и! — пронеслось над головами.
Снова прогудел акустик:
— Торпеда над нами!
— Прошла!
В сознании пронеслось: не задела, живы…
Не задела, а сколько седых волос прибавила нам всем!
Соблюдая осторожность, лодка всплыла под перископ. На горизонте и в воздухе — никого. Вражеская субмарина, выстрелив акустической торпедой, ушла на глубину. Комбриг ругался:
— Обнаглели, дальше некуда! Находятся на позиции у самых наших берегов!
А боцман Горан никак не мог успокоиться, говорил возбужденно:
— Ну, братцы, думал конец. Не видать тебе, Вася, родного Херсона, не ловить больше сомов в Днепре… А гляди ж ты, пронесло! Значит, повоюем еще…
— Сдрейфил чуток? — ехидно улыбаясь одними глазами, спросил Сурин. — Небось, в штаны напустил?
— За кого ты меня принимаешь?! — обиженно загрохотал боцман.
Горан обижался на подобные шутки Сурина, считая его насмешником. А сигнальщик любил подкинуть ядреное словцо, особенно когда человеку плакать хочется. Все знали эту особенность «микроскопа», как прозвали Сурина на подлодке. Его сверхострое зрение да своевременная команда Кузнецова на погружение спасли нас от самонаводящейся вражеской торпеды.
День, второй, третий… неделя. Ищем, ждем, волнуемся. Столкновение с вражеской подлодкой было единственным эпизодом за семь суток плавания. На восьмые радист принял радиограмму.
— Вот это дело! Штаб начинает наводить, — обрадовался комбриг.
Вражеский танкер, груженный дизельным топливом, в сопровождении двух катеров, охраняемый с воздуха звеном самолетов, направлялся из Одессы в Севастополь.
В отсеках наступило оживление. Командиру Гремяко не сиделось. Он намечал возможные варианты атаки, глубины, уклонения. Между делом вспоминал свою родную Лугу, школу-семилетку, фабрично- заводское училище при заводе «Красный выборжец» в Ленинграде, завод «Большевик», где потом работал.
Будто вчера это было. Прощальный вечер в училище имени Фрунзе. Женитьба. Перед мысленным взором встала жена Валентина, дети — Саша и крошечная Лариска. Они ждут его в Грузии…
Шагая циркулем-измерителем по карте, он взглянул на часы. Еще тридцать минут — и в боевую рубку.
Азарт предстоящей атаки охватил всех. Отдыхающая смена как по команде поднялась и — один по одному — потянулась на боевые посты. Гремяко прислушался к мерному дыханию дизелей. Молчит
