преследовать нас и дальше, мы не имеем права рисковать. Мы должны дойти, сохранить людей.
Говоря, он брал с тарелки кружочки сухой колбасы и медленно жевал. Взрывы не утихали. Иванов сказал, что по данным акустиков за неполные двое суток фашисты сбросили более тысячи бомб. Генерал перестал жевать:
— Проклятие! Тысячу бомб! По десятку на каждую нашу голову!
Он устало откинулся назад, прикрыл глаза.
— Я уже не сплю несколько ночей, — вдруг пожаловался Иван Ефимович. — Когда шли сюда, думал: залягу на подлодке, как медведь в берлоге, и буду до самого Новороссийска храпеть… Не вышло.
Перед командиром уже не было того сурового, неприступного Петрова, о котором он был наслышан. Перед ним сидел простой душевный русский человек, с которым в другое время можно было бы в интересной беседе и вечер скоротать, и пошутить. Да только не до шуток было сейчас. По приказу Верховного Главнокомандующего Севастополь оставлен нашими войсками, части и подразделения вывезены на Большую землю. Но в Севастополе еще остались бойцы, раненые, их не успели эвакуировать. Генерал думал о них, о своей личной ответственности за судьбы людей.
Желая как-то развеять мрачное настроение Ивана Ефимовича, капитан-лейтенант Иванов распорядился приготовить крепкий чай. Потом еще раз прошел по отсекам и, снова вернувшись к генералу, доложил, что люди держатся. Петров пил чай мелкими глотками, ложечка мелодично позванивала на блюдце. И командир вдруг вспомнил про колокольный звон. Он рассказал об этом командующему.
— Я не слышал никаких колоколов, — сказал Петров. — Но, может быть, что-нибудь такое и было, справляли панихиду по фашистам. Да-да, панихиду. Считайте, что именно это вы слышали. Здесь, в Севастополе, мы вырыли им могилу, здесь мы их и зароем.
Он говорил страстно, убежденно, то и дело поправляя на носу пенсне. Тоненькие струйки пота сползали вниз по его лицу. — Не было еще на свете такой силы, которая бы одолела нас. Только бы дожить до победы, только бы приблизить ее своими руками! — генерал с силой сжал кулаки.
Наступила последняя ночь этого трудного перехода. Решено было всплывать. Иванов откинул верхнюю крышку люка, вместе с сигнальщиком выбежал на мостик. Далеко на юго-западе висели три осветительные ракеты. Враг не оставил своих намерений, продолжал поиск. Но теперь, под покровом ночи, можно было надеяться на успешное завершение похода. Конечная цель была близка. Люди полной грудью вдохнули свежий воздух.
Щ-209 набирала скорость.
Фортуна
В течение семи дней, почти не смыкая глаз, мы бороздили море, выслеживая врага. Нам приходилось лавировать в минных полях, подкрадываться к самому берегу, волоча «живот» по грунту. Часами лежали мы на дне, прислушиваясь, как охотники, к малейшему звуку.
Был у нас на подлодке рулевой по фамилии Вовк. Тихий, застенчивый паренек родом с Полтавщины. Натура деятельная: вечно пилит, строгает, ремонтирует, и не по обязанности, а просто потому, что не мог сидеть без дела.
Однажды во время похода вижу — орудует он перочинным ножом, мастерит что-то.
— Чем заняты, Вовк? — спрашиваю.
— Да я, товарищ командир, тоскую без работы, — смущенно так отвечает, вроде бы оправдывается. — Руки чешутся. Я, видно, в деда удался, он у меня резчиком по дереву был…
Подивился я искусству рулевого, подумал, что, видно, золотые руки были у деда.
Так и старался краснофлотец Вовк где только мог свои руки приложить, «автограф» свой, так сказать, оставить. Вырезал на деревянной ручке отпорного шеста свою фамилию. Красиво так вышло, просто художественная резьба! Я, правда, сделал ему замечание: дескать, нельзя портить военное имущество. Однако ругать парня не стал. Симпатичен был мне этот тихоня, а главное — деятельный, смекалистый, в технике разбирался великолепно, приборы ремонтировал, часы отлаживал.
Когда пожурил его, Вовк собрался состругать буквы, но я запретил: «Раз уж вы потрудились, пусть остается на память. Только закрепите шест в том месте, где ему положено находиться». На том и закончили разговор.
Почему об этом отпорном шесте так много говорю… Случилась у нас такая история, что шест этот и подлодку спас, и экипаж. Доложу вам — фортуна. Хотите верьте, хотите нет.
Было это в августе сорок второго года. Подлодка наша ведет разведку, ищет цель. Вдруг тревога! Обнаружены два транспорта, которые в сопровождении трех катеров следуют из Одессы на юг. А мы ведь уже неделю на ходу, ресурсы наши боевые порядком истощились. Да ведь не отступать же! Надо торпедировать. Одно беспокоило: глубина под нами всего каких-то четырнадцать метров. Торпеды при выходе из аппаратов могут зацепиться за неровности грунта, не дойти до цели. Нужна исключительная точность.
Конечно, мы рисковали. Враг мог нас обнаружить, и уже не фашистский транспорт, а наша подлодка могла оказаться мишенью. Но слишком велико было наше стремление победить. Отплатить за Севастополь, за Одессу, за всю нашу поруганную землю.
Быстро выполнили расчеты, подготовились. Дистанция четыре кабельтовых, позиция занята. Командую:
— Залп!
Единственные наши две торпеды помчались на цель. «Малютка» вздрогнула, подалась наверх, но ее заставили опуститься на дно, притаиться. И тут слышим, раздаются два взрыва… А ведь угодили точно в транспорт. Ребята кричали «ура!», удержаться в такую минуту невозможно.
Теперь надо выждать, прежде чем уходить. Таковы правила. Гадаем — будет противник искать лодку или же все обойдется? Нет, не обошлось. Враг ринулся на поиск. Бомбы сначала рвались далеко, потом все ближе, ближе. «Малютку» бросало с борта на борт. И начали мы, что называется, «считать раны»; вышли из строя электромотор, компрессор, трюмная помпа. Через крышку люка началась течь, шестой отсек залило водой. Крышку обжали, вода перестала поступать, но отказал главный электромотор. А подводная лодка без электроэнергии — это уже не лодка, а глыба металла.
Ну что ж, будем ремонтироваться, выкарабкиваться из беды. Парторг Карпов первый изъявил готовность:
— Позвольте мне, товарищ командир, и краснофлотцу Федору Головину…
Карпов был удивительно цельным человеком, не терялся в любой ситуации. Любил повторять: на то мы и большевики, чтобы всегда быть впереди.
Нырнули они в трюм, открыли заклиненный клапан.
Возились с электромотором долго, но каким-то чудом заставили его работать.
Почти сутки лежали мы на дне, фашисты не оставляли нас, не давали возможности вздохнуть, продолжить ремонтные работы. Едва только застучат ребята инструментом, в ответ рвется бомба. Измотали нас фрицы до последней степени. Одна глубинка шарахнула в двадцати метрах. И мы уже решили, что настал конец, не выбраться нам на поверхность. Люди задыхались, не хватало кислорода. Но оставалось только одно: ждать, когда противник уйдет.
Прошло еще немного времени. Посоветовался со своими помощниками. Решили всплывать. Я по своему опыту знал, что тишина, наступившая внезапно, — ложная. Враг притаился, выжидает. Но замысел наш был такой: появиться на поверхности неожиданно, враг растеряется, поскольку он не ждал такой дерзости. Инициатива будет на нашей стороне, и мы, воспользовавшись смятением, ударим по катерам. Силенок у нас, правда, маловато; одна пушечка и крупнокалиберный пулемет. Но ведь мы первыми откроем огонь, ошеломим фрицев, вызовем у них замешательство. А уж если и предположить, что исход будет неблагополучным, то все равно лучше сложить голову в неравном бою, чем задохнуться на дне моря.
Мы все предусмотрели на крайний случай. Снесли в артиллерийский погреб секретные документы, коды. Боцману было приказано на случай безвыходного положения взрывать корабль.
И вот ожила «Малютка», тихо пошла наверх. Отдраиваю верхнюю крышку, за мной спешит
