— Вы штурман Маркелов?
— А вы Дмитрий Федотович Плешаков? Ветошь падает на землю. Мы протягиваем друг другу руки. Щеки у меня становятся мокрыми, словно я очутился в дизельном отсеке. Садимся в тени под акациями. Солнце расплескало у наших ног золотые брызги. Где-то совсем рядом выстукивают свою дробь станки, доносится всплеск волн и крики чаек — море близко.
Плешаков спросил, помню ли я тот злополучный день двадцатого июня сорок второго года, когда на Стрелецкую бухту налетели пикировщики.
— Нас тогда сильно потрепало, и мы сумели только к ночи принять группу раненых и выйти из бухты, — начал свой рассказ Плешаков. — Рейс проходил вроде бы нормально, Но утром лодку обнаружили «юнкерсы». А вдогонку нам шли катера… Мы уже долго находились на глубине, дышать стало совсем трудно: ведь и людей было в три раза больше положенного. Экономили электроэнергию, шли самым малым. Чуть затихнет — всплываем и опять на глубину. За сутки отошли всего на сорок миль. А тут пришел срок готовить к зарядке аккумуляторную батарею. Дождались темноты, всплыли. В двадцать два ноль-ноль поднимаюсь на мостик сменить наблюдателя Колю Полтавцева. На мостике комиссар Корольков, вахтенный командир Емелин и боевой сигнальщик Романенко. Наблюдательный парнишка. Принимаю вахту, а он как заорет:
— Слева по корме осветительная ракета! Власов приказал внимательно наблюдать. Невдалеке огромной люстрой спускалась эта самая ракета. И снова закричал Романенко:
— Торпеда справа, право на борт!
Мы с Колей пропустили вперед офицеров, но сами не успели спрятаться. Перед мостиком блеснула молния, меня ослепило, оглушило, подбросило, казалось — лечу с качели в пропасть. Пришел в себя на глубине. Задыхался, отчаянно работал руками и ногами, пока всплыл. Начал соображать, что же произошло. Хоть я и оглох, но все же уловил какой-то скрежет поблизости. Вижу — колышется белое пятно, посредине угадываются контуры лодки. «Щука» ныряла носом, винты вращались, светили огоньками. Я инстинктивно двинулся в сторону — боялся водоворота. А потом совестно стало перед самим собою: вроде бы удираю от товарищей…
Плыву и чувствую — покидают меня остатки сил. Перевернулся на спину — отдохнуть. Лежу и думаю: если снова начну плыть, не выдержу, пойду на дно. Но желание жить побеждает. Зову на помощь, хоть и не надеюсь ни на что. И вдруг слышу из темноты:
— Димка, это ты? Держись, я здесь!
Оказалось, и Колю Полтавцева выбросило взрывной волной. И встретились мы случайно, потому что я закричал. А вдвоем что ж, вдвоем уже веселее, как говорится. Плывем — откуда и силы берутся. Сбросил я бушлат, ботинки, стараюсь не отставать от Николая. Но меня, видно, контузило сильно, чувствую, что недолго смогу продержаться. Тут откуда ни возьмись — свет. Неужели свои? Слух уловил незнакомую речь. Я нырнул, меня выбросило пробкой наверх. И снова прожектор ослепил, сознание помутилось, показалось, вроде бы я уже мертвый… Очнулся на палубе, лежал на спине и видел только звезды…
Вспоминаю, моя мать говорила; у каждого человека на небе своя звезда есть. Когда тебе будет совсем трудно, смотри на нее, она выведет тебя на правильную дорогу. Звезды — они живые, вечные, они никогда не умирают… Лежу я и все это вспоминаю сам не знаю зачем. Уж мне-то вряд ли поможет кто. Утонуть не утонул, сопротивляться — не было сил… Обидно, горько, а что сделаешь? Клятву давал бороться до последнего вздоха, а сам я теперь кто?
Прикрутили нас с Колей Полтавцевым к леерным стойкам, накрыли брезентом. Зачем приковали, думаю, если мы и пальцем пошевелить не можем? Боятся, вот что.
Дальше было такое, что и вспоминать не хочется. Концлагеря, изнурительная, непосильная работа, голод, болезни… Но меня не покидала мысль бежать. Вот только окрепнуть надо. Мучили допросы. Меня много раз вызывали, убеждали, что советские подлодки все потоплены, Черноморский флот более не существует… Фотоснимки показывали. Да только я не верил ничему… Нет, говорю, наши лодки топят ваши корабли и будут топить.
Плешаков замолчал.
— Да… убежал я все-таки, — продолжал он. — Когда перегоняли нас из одного лагеря в другой. Ночью остановились на привал в лесу. Охранников с десяток, нас тысячи две. Они, конечно, не боялись. Разве мы люди тогда были — тени… Я незаметно скатился в овраг, пролежал целую ночь. По звездам определил путь на восток. Вот когда сбылись слова моей мамы… — Дмитрий Федотович улыбнулся. — Была, значит у меня своя счастливая звезда, она и вывела меня на верную дорогу. Попался на пути хороший человек, немец, старый кузнец. Видно, он ненавидел фашистов не меньше моего. Сбил с меня кандалы, показал, где прятаться. Отсиделся у него несколько дней, а потом в путь. И добрался до своих. Отогрели меня пехотинцы, зачислили на довольствие, выдали автомат, и воевал я в стрелковой роте до последнего дня войны.
…Позже я узнал, что фамилию Дмитрию Федотовичу выправили, получил он заслуженные награды: три боевые медали и орден Славы третьей степени.
По ком звонили колокола
Капитан-лейтенант Иванов нетерпеливо поглядывал на часы. Разгрузка закончена, лодка готова покинуть порт, почему же не подвезли раненых? Лишний час стоянки грозит осложнениями: может налететь авиация, артиллерия начнет обстрел. Гитлеровцы наверняка подтянули силы, раз лодку не пустили в Стрелецкую бухту.
Дела, видимо, плохи. Об этом он догадывался еще в пути, когда получил предупреждение следовать в Камышовую. Почему, собственно, в Камышовую, если боеприпасы все время отгружали в Стрелецкой?
Затянувшаяся стоянка беспокоила и экипаж. Люди поглядывали на небо, обращались к командирам с тревожным вопросом: когда же, наконец, выходим?
— Нет приказа, вот и стоим на приколе.
С палубы была видна только часть города, расположенная на возвышенности. За темными громадами домов шел ночной бой: там громыхало, небо озарялось вспышками взрывов, ракет. По склонам бухты, по глади залива шарили прожекторы. Вахтенный заметил в скрещении лучей какой-то предмет. Минут через десять почти рядом с лодкой послышался всплеск, и капитан-лейтенант Иванов увидел приблизившуюся к борту шлюпку, сразу предположив, что прибыл приказ относительно дальнейших действий. Так оно и вышло. Связной лейтенант Дондуков вручил Иванову приказ штаба оборонительного района, коим предписывалось: командиру подводной лодки Щ-209 с наступлением рассвета выйти в район 35-й батареи, лечь на грунт в точке Н. и ждать особого распоряжения. Подпись; «Начальник штаба А. Г. Васильев». Капитан-лейтенант расстроился.
— Что мне делать в этой самой точке «эн»? — криво усмехнулся он, обращаясь не столько к связному, сколько к самому себе.
И уже обратившись к лейтенанту Дондукову, спросил:
— Вы, стало быть, будете с нами?
— Так точно. Для передачи дальнейших устных указаний, — отчеканил тот.
Ответ не внес ясности, но расспрашивать не приходилось. На востоке начало светлеть. Щ-209 оторвалась от причала и стала медленно уходить в море. Иванова беспокоил все тот же вопрос: почему вчера ночью лодку не пустили в Стрелецкую бухту? Связной наверняка в курсе.
— Послушайте, лейтенант, — несмело заговорил он. — Я знаю законы о сохранении военной тайны, вы, конечно, в этом не сомневаетесь. Скажите, пожалуйста, вы штабист и, безусловно, осведомлены: неужели наши дела в Севастополе совсем плохи? Поймите меня правильно: это родной мне город, я прожил в нем всю свою сознательную жизнь, и потому судьба его меня тревожит не меньше, чем здоровье моей родной матери, моих детей…
Лейтенант понимал состояние Иванова, его боль и тревогу. Он закурил и тихо сказал:
— Не для печати, как говорится… Фашисты высадили десант на берегу Северной бухты, захватили железнодорожный вокзал, прорвались к центру. Приморский бульвар, Стрелецкая бухта в руках противника.
