решетками вместо дверей. В средней камере спал в одних трусах, раскинувшись в гамаке, второй полицейский; две другие камеры пустовали. Падре Анхель спросил про Сесара Монтеро.
– Он здесь, – полицейский мотнул головой в сторону закрытой двери. – В комнате начальника.
– Могу я с ним поговорить?
– Он изолирован, – сказал полицейский.
Настаивать падре Анхель не стал, а спросил только, как чувствует себя заключенный. Полицейский ответил, что Сесару Монтеро отвели лучшую комнату участка, с хорошим освещением и водопроводом, но уже сутки как он ничего не ест. Он даже не притронулся к пище, которую алькальд заказал для него в гостинице.
– Боится, что в ней отрава, – объяснил полицейский.
– Вам надо было договориться, чтобы ему приносили еду из дому, – посоветовал падре.
– Он не хочет, чтобы беспокоили его жену.
– Обо всем этом я поговорю с алькальдом, – пробормотал, словно обращаясь к самому себе, падре и направился в глубину коридора, где помещался кабинет с бронированными стенами.
– Его нет, – сказал полицейский. – Уже два дня сидит дома с зубной болью.
Падре Анхель отправился навестить его. Алькальд лежал, вытянувшись, в гамаке; рядом стоял стул, на котором были кувшин с соленой водой, пакетик болеутоляющих таблеток и пояс с патронташами и револьвером. Опухоль не опала.
Падре Анхель подтащил к гамаку стул.
– Его следует удалить, – сказал он.
Алькальд выплюнул соленую воду в ночной горшок.
– Легко сказать, – простонал он, все еще держа голову над горшком.
Падре Анхель понял его и вполголоса предложил:
– Хотите, поговорю от вашего имени с зубным врачом?
А потом, вдохнув побольше воздуха, набрался смелости и добавил:
– Он отнесется с пониманием.
– Как же! – огрызнулся алькальд. – Разорви его в клочья, он и тогда останется при своем мнении.
Падре Анхель глядел, как он идет к умывальнику. Алькальд открыл кран, подставил распухшую щеку под струю прохладной воды и с выражением блаженства на лице продержал ее так одну или две секунды, а потом разжевал таблетку болеутоляющего и, набрав в ладони воды из-под крана, плеснул себе в рот.
– Серьезно, – снова предложил падре, – я могу с ним поговорить.
Алькальд раздраженно передернул плечами.
– Делайте что хотите, падре.
Он лег на спину в гамак, заложил руки за голову и, закрыв глаза, часто, зло задышал. Боль стала утихать. Когда он снова открыл глаза, падре Анхель сидел рядом и молча на него смотрел.
– Что привело вас в сию обитель? – спросил алькальд.
– Сесар Монтеро, – без обиняков сказал падре. – Этот человек нуждается в исповеди.
– Он изолирован, – сказал алькальд. – Завтра, после первого же допроса, можете его исповедать. В понедельник нужно его отправить.
– Он уже сорок восемь часов… – начал падре.
– А я с этим зубом – две недели, – оборвал его алькальд.
В комнате, где уже начинали жужжать москиты, было темно. Падре Анхель посмотрел в окно и увидел, что над рекой плывет яркое розовое облако.
– А как его кормят?
Алькальд спрыгнул с гамака и закрыл балконную дверь.
– Я свой долг выполнил, – ответил он. – Он не хочет, чтобы беспокоили его жену, и в то же время не ест пищу из гостиницы.
Он стал опрыскивать комнату инсектицидом. Падре поискал в кармане платок, чтобы прикрыть нос, но вместо платка нащупал смятое письмо.
– Ой! – воскликнул он и начал разглаживать его пальцами.
Алькальд прервал опрыскивание. Падре зажал нос, но это не помогло: он чихнул два раза.
– Чихайте, падре, – сказал ему алькальд. И, улыбнувшись, добавил: – У нас демократия.
Падре Анхель тоже улыбнулся, а потом сказал, показывая запечатанный конверт:
– Забыл отправить.
Он нашел платок в рукаве и, по-прежнему думая о Сесаре Монтеро, высморкал раздраженный инсектицидом нос.
– Как будто его посадили на хлеб и воду, – сказал он.
