– Если это ему правится… – отозвался алькальд. – Мы не можем кормить насильно.
– Меня больше всего заботит его совесть, – сказал падре.
Не отнимая платка от носа, он наблюдал за алькальдом, пока тот не закончил опрыскивание.
– Должно быть, она у него нечиста, раз он боится, что его отравят, – сказал алькальд и поставил баллон на пол. – Он знает, что Пастора любили все.
– Сесара Монтеро тоже, – сказал падре.
– Но мертв все-таки Пастор.
Падре посмотрел на письмо. Небо багровело.
– Пастор, – прошептал он, – не смог даже исповедаться.
Перед тем как снова лечь в гамак, алькальд включил свет.
– Завтра мне станет лучше, – сказал он. – После допроса можете его исповедать. Это вас устраивает?
Падре был согласен.
– Только чтобы успокоить его совесть, – заверил он.
Величественно поднявшись, он посоветовал алькальду
не увлекаться болеутоляющими таблетками, а алькальд, со своей стороны, напомнил падре, что тот хотел отправить письмо.
– И, падре, – сказал алькальд, – поговорите, пожалуй, с зубодером.
Он посмотрел на священника, уже спускавшегося по лестнице, и, улыбнувшись, добавил:
– Это тоже будет содействовать установлению мира и спокойствия.
Телеграфист, сидя у дверей своей конторы, смотрел, как умирает вечер. Когда падре Анхель отдал ему письмо, он вошел в помещение, послюнявил языком пятнадцатицентавовую марку (авиапочта плюс сбор на строительство) и начал рыться в ящике письменного стола. Когда зажглись уличные фонари, падре положил на деревянный барьер несколько монеток и, не попрощавшись, ушел.
Телеграфист продолжал рыться в ящике. Через минуту ему это надоело, и он написал чернилами на углу конверта: «Марок по пять сентаво нет», а ниже поставил свою подпись и штамп почтового отделения.
Вечером, когда кончилась служба, падре Анхель увидел, что в чаше со святой водой плавает мертвая мышь: Тринидад ставила мышеловки на самом краю чаши. Падре схватил утопленницу за кончик хвоста.
– Может произойти несчастье, и повинна в нем будешь ты, – сказал он Тринидад, раскачивая перед ней мертвую мышь. – Разве ты не знаешь, что некоторые верующие набирают святой воды в бутылки и поят ею заболевших родственников?
– Ну и что тут такого? – спросила она.
– Как что такого? – возмутился падре. – Да то, что больные будут пить святую воду с мышьяком!
Тринидад напомнила падре, что денег на мышьяк он ей еще не давал.
– А это от гипса, – показала она на мышь.
И объяснила, что насыпала в углах церкви гипса; мышь поела его и, мучимая невыносимой жаждой, пошла нить. От воды гипс у нее в желудке затвердел.
– Нет уж, – сказал падре, – лучше ты зайди ко мне, и я дам тебе денег на мышьяк. Я не хочу больше находить дохлых мышей в святой воде.
Дома его ожидала депутация из общества дам-католичек, возглавляемая Ребекой Асис. Падре дал Тринидад денег на мышьяк, сказал, что в комнате очень душно, а потом сел за свой рабочий стол, лицом к хранившим молчание дамам.
– К вашим услугам, уважаемые сеньоры.
Они переглянулись. Ребека Асис раскрыла веер с нарисованным на нем японским пейзажем и напрямик сказала:
– Мы по поводу листков, падре.
Выразительно модулируя голосом, словно рассказывая детскую сказку, она описала охватившую городок панику. Ребека Асис сказала: хотя смерть Пастора следует рас сматривать как дело сугубо частное, уважаемые семейства городка считают, что не могут игнорировать клеветнические листки.
Опираясь на ручку зонтика, Адальгиса Монтойя, самая старшая из трех, высказалась еще ясней:
– Мы, общество католичек, решили занять в этом вопросе вполне определенную позицию.
На несколько недолгих секунд падре Анхель задумался. Ребека Асис глубоко вздохнула, и падре спросил себя, почему от этой женщины исходит такой жаркий запах. Она была великолепная и цветущая, с ослепительно белой кожей, пышущая здоровьем и страстью.
Падре заговорил, глядя в пространство:
– Я считаю, что мы не должны обращать внимания на голос пасквилей. Мы должны быть выше грязных речей и продолжать блюсти заповеди господни.
Адальгиса Монтойя выразила кивком одобрение, две другие дамы не согласились – им казалось, что постигшее городок зло может в конце концов привести трагическим последствиям.
В этот момент кашлянул громкоговоритель кинотеатра. Падре Анхель хлопнул себя по лбу.
