– Кто же это такой?
– Священник, занявший мое место в Макондо, ответил падре Анхель. – Ему было сто лет.
III
Время дождей, беспощадность которого можно было предвидеть уже с последних дней сентября, утвердило себя к концу этой недели во всей своей суровой силе. Алькальд провел воскресенье в гамаке, жуя болеутоляющие таблетки, а в это время река, выйдя из берегов, заливала нижние улицы.
На рассвете в понедельник, когда в первый раз прекратился дождь, городку потребовалось несколько часов, чтобы прийти в себя. Бильярдная и парикмахерская открылись рано, но двери большинства домов отворились только после одиннадцати. Сеньор Кармайкл оказался первым, кого потрясло зрелище людей, перетаскивающих свои дома повыше. Шумные ватаги, вырыв из земли угловые столбы, переносили целиком строения с крышами из пальмовых листьев и стенами из бамбука и глины.
С раскрытым над головой зонтом сеньор Кармайкл становился под навесом парикмахерской и стал наблюдать, как проходит эта трудная операция. Голос парикмахера вернул его к действительности:
– Подождали бы, пока перестанет лить.
– В ближайшие два дня не перестанет, – сказал сеньор Кармайкл и закрыл зонтик, – мне говорят это мои суставы.
Люди, которые по колено в грязи перетаскивали дола, задевали ими за стены парикмахерской. Сеньор Кармайкл увидел через окно голую комнату – совершенно лишенную интимности спальню – и его охватило предчувствие беды.
Хотя желудок говорил, что уже скоро двенадцать, ему казалось, что сейчас еще шесть утра. Сириец Мойсес пригласил переждать дождь у него в лавке. Сеньор Кармайкл повторил свое предсказание: в ближайшие двадцать четыре часа дождь не кончится – и заколебался, перепрыгнуть ли ему на тротуар к соседнему дому. Мальчишки, игравшие в войну, бросили ком глины, и он расплющился на стене недалеко от его свежевыглаженных брюк. Сириец Элиас выскочил из своей лавки с метлой в руках и, мешая арабские слова с испанскими, осыпал мальчишек цветистой бранью. Мальчишки радостно запрыгали и закричали:
– Турок лупоглазый, турок лупоглазый!
Удостоверившись, что его одежда не пострадала, сеньор Кармайкл закрыл зонтик, вошел в парикмахерскую; и уселся в кресло.
– Я всегда говорил, что вы человек умный, – сказал парикмахер, завязывая ему на шее простыню.
Сеньор Кармайкл вдохнул запах лавандовой воды, такой же неприятный для него, как запах анестезирующих средств в кабинете зубного врача. Парикмахер начал подравнивать волосы на затылке. Скучая от безделья, сеньор Кармайкл стал искать взглядом, что бы ему почитать.
– Газет нет?
Не прерывая работы, парикмахер ответил:
– В стране остались только правительственные газеты, а их, пока я жив, в моем салоне не будет.
Сеньору Кармайклу пришлось заняться созерцанием своих поношенных ботинок. Это продолжалось, пока парикмахер не спросил его о вдове Монтьель – сеньор Кармайкл шел как раз от нее. После смерти дона Хосе Монтьеля, у которого он много лет работал бухгалтером, сеньор Кармайкл стал у его вдовы управляющим.
– Все благополучно, – ответил он.
– Мы убиваем друг друга, – сказал парикмахер, словно разговаривая сам с собой, – а у нее одной столько земли, что за пять дней на лошади не объедешь. Хозяйка десяти округов, не меньше.
– Не десяти, а трех, – поправил его сеньор Кармайкл. И убежденно сказал: – Она самая достойная женщина в мире.
Парикмахер, чтобы очистить расческу, перешел к туалетному столику. Сеньор Кармайкл увидел в зеркале его козлиное лицо и снова понял, почему не уважает парикмахера. Тот, глядя на свое отражение в зеркале, между тем говорил:
– Недурно обстряпано: у власти моя партия, моим политическим противникам полиция угрожает расправой, и им никуда не деться – продают мне землю и скот по ценам, которые я же сам и назначаю.
Сеньор Кармайкл наклонил голову. Парикмахер снова принялся стричь.
– Проходят выборы, – продолжал он, – и я уже хозяин трех округов, и у меня нет ни одного конкурента – я на коне, хоть правительство и сменилось. Выгодней, чем печатать фальшивые деньги.
– Хосе Монтьель разбогател задолго до того, как начались политические распри, – отозвался сеньор Кармайкл.
– Ну да, сидя в одних трусах у дверей крупорушки. Говорят, он первую пару ботинок надел всего девять лет назад.
– Даже если так, вдова не имела абсолютно никакого отношения к его делам.
– Она только разыгрывает из себя дурочку, – не унимался парикмахер.
Сеньор Кармайкл поднял голову и, чтобы легче было дышать, высвободил шею из простыни.
– Вот почему я предпочитаю, чтобы меня стригла жена, – сказал он. – Не надо платить, и, кроме того, она не говорит о политике.
Парикмахер рукой наклонил его голову вперед и молча продолжал стричь. Временами, давая выход избытку своего мастерства, он лязгал над головой клиента ножницами.
До слуха сеньора Кармайкла донеслись с улицы громкие голоса. Он посмотрел в зеркало; мимо открытой двери проходили дети и женщины с мебелью и разной утварью из перенесенных домов.
