как мы только что начинаем работать с радиоактивными материалами, — ответил Попов.
— Физики, говорите? — Аврониев протянул руку к телефону, но внезапно поднялся и вышел в коридор.
— Йозов! — позвал он своего помощника. — Сейчас же привезите сюда физика Балтова. Поезжайте к нему, вот, вам адрес. Если его нет дома, раздобудьте его где угодно и как можно быстрее. Перед выездом пусть позвонит по телефону в больницу, спросит доктора Попова.
Йозов побежал вниз по лестнице.
— Что вы думаете делать? — спросил Попов.
— Без науки ничего не выйдет, доктор! Но еще рано думать о том, как исчез цезий. Лучше поищите. Вдруг его где-нибудь оставили и забыли? — Аврониев насмешливо взглянул на Попова. — Бывают такие случаи!
— Все углы осмотрели. Остается только обыскать людей! — ответил тот и недовольно сжал губы: мысль об обыске была ему неприятна.
— Этого мы не сделаем, — с улыбкой возразил Аврониев. — Тот, кто взял цезий, если такой человек вообще существует, вряд ли захочет, чтобы мы нашли цезий у него в кармане. Плохо, что приходится действовать спешно и открыто. Но цезий надо найти до трех часов утра! Если бы не эта спешка, мы бы легко все раскрыли. А сейчас надо соблюдать осторожность, чтобы не упустить цезий. Назовите мне фамилии людей, которые были здесь сегодня вечером.
Попов начал перечислять всех, указывая при этом, когда кто пришел в больницу, что делал, что он думает об этом лице и что слышал о нем от других. Говорил он со скрупулезной точностью, сознавая, что каждая деталь может пригодиться следствию.
Когда Попов начал рассказывать о Симанском, Аврониев прервал его:
— Почему он пришел сегодня в больницу?
— Его послала жена профессора. Он хотел присутствовать при операции. Это против наших правил — мы не допускаем в операционную посторонних. Но он очень настаивал, и когда Родованова уверила нас, что он им очень близкий человек и что профессор ценит его, мы оставили его здесь, — ответил Попов, пытаясь оправдать самого себя. Но внутренне он ругал себя: «Какого черта я пустил его! Может быть, он ничего не сделал, но все равно, я не должен был оставлять его здесь».
— Интересно, очень интересно, — заметил Аврониев.
Поняв смысл замечания Аврониева, Попов попытался разуверить его:
— Но он не мог подойти к цезию. Симанский был около профессора и в операционной, он не входил в процедурную, где мы оставили цезий. Кроме того, это самый близкий сотрудник профессора, и сам Родованов, когда находился в сознании, спрашивал о нем.
— Вы знаете, над чем работал профессор в последнее время? — вдруг спросил Аврониев.
— Я слышал, что он работал над очень важной проблемой — стимуляцией заживления ран.
— А чего он достиг в этой области?
— Не знаю.
— Где работал профессор?
— В институте, в своем кабинете.
Подняв телефонную трубку, Аврониев распорядился просмотреть все бумаги в кабинете профессора и установить наблюдение над институтом.
— Мне кажется, вы заходите слишком далеко, — заметил Попов.
— Такая уж у меня работа, доктор, — ответил подполковник. — Всегда нужно предполагать самое худшее. В больнице было семь человек, включая привратника. Кто-то из них совершил кражу. Но кто?
Аврониев откинулся на спинку кресла и зажег новую сигарету.
— Преступление совершено с явной целью — самым легким способом избавиться от профессора. Зачем им нужна смерть профессора, и именно сейчас? Личные мотивы, учитывая его возраст, исключаются. Значит, имели в виду его научную деятельность, последние результаты… Здесь видна рука иностранной разведки.
— Очень логично, — заметил Попов. — А я был склонен глядеть на это дело несколько иначе — кража с целью продать очень дорогие проволочки.
— Такая версия исключена, — возразил следователь. — Кроме вас, никто здесь не знает цены цезия и метода его использования. Кроме того, проволочки цезия можно применять несколько раз, и преступнику не было нужды выкрадывать их непременно перед самой операцией Родованова, подвергая себя опасности. Он мог спокойно взять их позже, когда они уже не были бы так необходимы. И вы оценили бы их пропажу не столь трагично, не так ли?
Усмехнувшись, доктор Попов сказал:
— Железная логика! Да у вас своя наука!
— Почти наука, доктор. Некоторые называют ее искусством.
— Искусство разгадывать тайны… Зазвонил телефон.
— У телефона Балтов. По какому делу я понадобился в такой поздний час? — притворно сердито говорил физик. — Приходят, будят меня, вытаскивают из кровати и даже помогают одеваться. Что за ночная любезность? — гремел в трубке его голос.
Аврониев выждал, пока физик выскажется до конца, и затем объяснил ему коротко и ясно:
— Послушай, Балтов, нужен аппарат для улавливания радиоактивности. Слышишь меня?
В ответ послышался свист, а затем голос Балтова:
— Уж не начали ли вы производство атомных бомб? Товарищ подполковник, осторожнее! Я сам решительно выступаю за мир, да и физика учит, что все тела стремятся к покою!
— Шутки в сторону, Балтов! Дело очень серьезное. Речь идет о жизни человека. Есть у вас такой аппарат? — Аврониев говорил любезно, но доктор Попов чувствовал, что за его спокойствием скрывается озабоченность.
— Наука имеет все, товарищ Аврониев, кроме аппарата для измерения мозгов дураков. Я принесу тебе счетчик Гейгера!
— А он поможет?
— Аппарат сверхчувствительный, последней модели.
— Так приезжай сейчас же!
— Слушаюсь, товарищ начальник! Аврониев положил трубку и обратился к доктору:
— А вы как будто забыли о своем пациенте? Попов встал и вышел из кабинета. Следователь расположился за столом Попова,
взял лист бумаги и карандаш и, написав фамилии всех, кто присутствовал на несостоявшейся операции, задумался. Затем начал рассуждать вслух:
— Кто же совершил кражу? Семь человек… Математики скажут — уравнение с семью неизвестными. Чтобы решить это уравнение, нужно довести его до одного неизвестного… Да… Если бы было время, а то как в шахматной игре — цейтнот! Но посмотрим…
Вдруг вернулся доктор Попов.
— Профессор очень плох, нужно спешить, — сказал он, словно выражая недовольство медлительностью Аврониева.
— Кого вы оставили при нем?
— Никого. Он будет находиться под моим личным наблюдением.
— Вот это правильно!
Попову было неприятно, что этот человек оценивает его поступки. Он привык к почтению и уважению, с которым относились к нему окружающие, и мнение Аврониева задело его самолюбие.
— Вы должны спешить, — снова напомнил он.
— Чтобы не попасть в цейтнот? — усмехнулся Аврониев.
— Не понимаю вас.
— Это термин в шахматной игре, который означает недостаток времени.
— Да, мы не должны терять время.
— А если времени у нас вполне достаточно?.. — с иронией произнес Аврониев, поняв намек доктора.
