замерзнув, потом распалась на бесчисленное множество брызг и осела, разбегаясь в разные стороны волнами, которые стали биться о борта кораблей.
Страшил и этот столб, и особенно звук, с которым летел снаряд. Он свистел, как должен был свистеть демон, вонзаясь в мозг тысячами иголок, которые парализуют все тело, и оно становится безвольным.
— Недолет, — сообщил по рации пилот гидроплана.
На поверхность всплывала оглушенная рыба. Ее чешуя серебрилась, как серебрится свет луны на воде. Но распуганные людьми чайки давно отправились искать более спокойное место, и никому эта рыба была не нужна.
Сейчас-то канонирам ничего не грозило, и волновать их могло только то, что они без толку истратили снаряд, обошедшийся казне в тысячи рублей, да еще что командующий эскадрой может прогневаться на них, всыпать по первое число и не пустить на берег, когда время увольнительной придет. Но вот в боевой обстановке этот промах мог стоить им очень дорого, ведь германцы могли оказаться точнее и спалили бы их в орудийной башне, прежде чем они выстрелят вновь.
«Как так получилось?» — разводили они руками.
Но им приходилось учитывать то, что корабль не стоит неподвижно, а чуть качается на волнах, предугадать, на какой высоте окажутся орудия в тот миг, когда они выстрелят. Чертыхаясь, оттого что не попали с первого раза, они делали поправку, перезаряжали орудие, благо снаряд подавался автоматически. На все ушло не больше минуты.
— Не позорьте меня перед адмиралом, — попросил их офицер в башне, впрочем, он и сам знал, что с первого выстрела попасть — вероятность небольшая.
Германцы тоже стали пристреливаться, вот только результатов своей стрельбы они не видели, как и русских кораблей. Стрелять вслепую — толку никакого, но все же лучше, чем без дела сидеть. Снаряд зарылся в воду далеко впереди от русских кораблей.
Со второго выстрела у «Зейдлица» снесло трубу. Она рухнула, как падает здание, из-под которого вышибли основание, но кладка крепкая, и поэтому оно заваливается все сразу, а не рассыпается на мелкие куски. «Зейдлиц» был городошной фигурой, в который попала бита и сбила один из элементов. Труба упала на палубу, задавила тех, кто не успел убежать, но их и так уже сбило с ног взрывной волной, обожгло, обварило паром, который поднялся высоким столбом над израненным дредноутом. Смяв леера, труба вывалилась за борт и медленно стала погружаться.
— Попадание в «Зейдлиц», — доложил пилот гидроплана.
Канониры носовой пушки «Измаила» ликовали.
Следом дали залпы, каждый всего из двух орудий, дредноуты «Суворов», «Кутузов» и «Александр Невский».
«Зейдлиц» весь задрожал, как боксер, который, получая страшные удары на ринге, почти теряя сознание, какими-то усилиями все еще остается на ногах и не падает. Из разбитых бровей и носа у него течет кровь, заливая лицо, но он все стоит, хотя глаза его закатываются, а мозг почти не воспринимает реальность. Она мутная, точно в тумане. На дредноуте добрую половину команды отправили на берег, да и потери от предыдущих обстрелов были велики. С огнем бороться было почти некому.
— Накрытие. «Зейдлиц» — два попадания. Носовая и кормовая башни. «Фон дер Танне» — одно попадание. Центр ниже ватерлинии, — передавал пилот, — три промаха.
Кто уж тут попал, кто промахнулся — не разберешь.
— Ну что же, на этом пока все. Стрельба неплохая, — подытожил Эссен, — передавайте, что, если через двадцать минут ультиматум не будет принят, мы обстреляем их из всех своих орудий.
В трюмах «Фон дер Танне» моряки по грудь в соленой холодной воде и в полной темноте подводили пластырь к пробоине, рядом плавали обезображенные взрывом трупы. Их отпихивали оледенелыми, почти бесчувственными руками, чтобы не мешали работать, но пенящиеся, чуть красноватые потоки воды раз за разом бросали мертвецов на живых. Где-то за переборками бушевал огонь, шипел, когда до него добиралась вода и слизывала его языки.
— Что в бухте? — осведомился Эссен.
— С гидропланом нет связи, — доложили ему.
— Запасов топлива ему хватило бы, чтобы долететь до Либавы, и в небесах он мог кружить еще часов пять. Очевидно, германцы как-то смогли сбить гидроплан.
— Пора заканчивать, — Эссен нетерпеливо поглядывал на часы.
С каждой минутой флот Открытого моря все ближе подходил к Рюгхольду. Русские находились в более выгодном положении и могли сами выбрать место для боя, но прежде Эссен планировал устроить германскому флоту очень неприятный сюрприз.
Чтобы вновь узнать, что же творится на острове, пришлось ждать десять минут, пока до него добрались четыре гидроплана, запущенные с авиаматок.
— Передают с гидропланов. Германцы эвакуируют экипажи с «Зейдлица» и «Фон дер Танне».
Каким-то чудом «Зейдлиц» сохранил свой флагшток. Огонь, который никто уже и не собирался тушить, все никак не мог к нему подобраться. От дредноута к причалу перекинули несколько трапов, и сейчас по ним на берег выбирались моряки, посматривали на кружащиеся над ними, точно стервятники, гидропланы русских.
Пилоты никак не могли дождаться того момента, когда Эссен разрешит им бомбардировку. Несколькими минутами ранее они нашли на склоне горы сбитый гидроплан. То ли его пилот на черный день сохранил несколько бомб, то ли в топливных баках осталось слишком много горючего, но гидроплан разметало на несколько десятков метров.
У германцев, в отличие от британцев, порох при попадании неприятельского снаряда не взрывался, а выгорал, пусть при этом в огненном кошмаре гибли все, кто находился поблизости, но сам-то корабль оставался целым. У британцев же несколько крейсеров пошли на дно лишь оттого, что германский снаряд угодил в их пороховые погреба. Но теперь это преимущество сыграло с Хиппером злую шутку, потому что он не мог уничтожить свой корабль, сколько он ни взрывай оставшиеся на борту дредноута боеприпасы, повреждений ему он нанесет немногим больше уже имеющихся.
Если же открыть кингстоны и затопить его, русским не составит труда поднять его и восстановить. Но «Зейдлиц» не хотел умирать, даже когда на него обрушился залп всех русских дредноутов.
Бухта буквально вскипела, взорвалась вся разом, наполнилась гулом, который, отражаясь от скал, все больше усиливался, и от него должны были лопаться барабанные перепонки.
Когда осела вода, стало видно, что у «Зейдлица» вышли из строя все орудия, он полыхал от носа до кормы, металл стал мягким, башни и мачты слетели, тросы фантастически переплелись и оплавились.
Этот залп избавил Хиппера от всех сомнений. Снаряд попал в ходовую рубку, где стоял адмирал в окружении своих офицеров. Они умерли мгновенно, даже не успев понять, что произошло.
Дредноут погружался, вода переливалась через бортик, растекалась по палубе, с шипением гася языки пламени, забиралась в самые дальние уголки, где еще оставалось хоть немного воздуха, и вытесняла его.
Моряки, высадившиеся на берег, бежали прочь из бухты, оборачивались, смотрели на свой корабль.
Экипаж эсминца V-62, увидев гибель флагмана, пошел на отчаянный и бездумный поступок, решив прорваться сквозь минное поле. Он шел красиво в это последнее сражение, развив максимальную скорость, и, казалось, летел, выпрыгивая из воды, когда на его форштевень накатывалась очередная волна.
На палубе никого не было видно, точно у него на борту и вовсе никого не осталось, и сейчас эсминец идет сам по себе, как призрак, как «Летучий голландец», потому что хочет умереть в открытом море.
Следом за ним погнались русские гидропланы, будто это брандер, нагруженный взрывчаткой, который, врезавшись в борт русского корабля, вспыхнет ослепительным пламенем, и надо любыми способами остановить его, прежде чем он успеет выполнить свою миссию.
Гидропланы его так и не догнали. Но эсминец все равно был обречен. У него была слишком большая усадка, и он в конце концов задел одну из мин. Взрыв выбросил его из воды, как выбрасывал до этого рыбу, и тогда в его днище, покрытом шершавыми наростами, стала видна огромная дыра с загнутыми внутрь иззубренными краями. Обнажившийся винт продолжал вертеться, толкая эсминец вперед, навстречу набегающей волне, в которой он должен захлебнуться. Пробоина походила на зубастую пасть какого-то
