Он вспомнил, как в него бросили гранату, как он не успел ничего сделать, а как она разорвалась, уже из его сознания выветрилось.
— Что случилось? — прохрипел Мазуров.
От каждого звука боль, рождаясь в груди, растекалась с огромной скоростью волнами по всему.
— Молчи, — опять сказал Рогоколь, — ты ранен.
Об этом он и так догадался.
— Тебе морфия вкололи, — продолжал Рогоколь, — у тебя многочисленные осколочные ранения. Несем тебя на госпитальное судно, там будут операцию делать, так что ничего не говори и сил набирайся.
«Какой он непонятливый. Говорит много лишнего и ни слова о том, удержали они остров или нет, подошел ли флот, хотя уже ночь, а это значит, что флот должен был уже подойти, да и откуда взяться госпитальному судну без эскадры».
Его форма приклеилась к телу, санитары распороли ее, перевязали грудь бинтами. На них быстро проступили пятна крови.
— Все нормально, Коля. Я вызывал гидропланы, они сбросили нам немного боеприпасов, вот мы и продержались. Без них совсем туго пришлось бы, а так вполне терпимо.
Мазуров то и дело впадал в забытье, поэтому голос Рогоколя звучал откуда-то издалека, вплетаясь в шум крови, точно это была музыка, а слова штурмовика — песней, но он не слышал ее полностью, а только отрывками.
Над ним склонялись еще какие-то лица, грязные, уставшие, с налившимися кровью глазами, как у вампиров, на потрескавшихся губах появлялись улыбки, обнажавшие зубы.
— Держись, командир.
Он никого не узнавал, смотрел по сторонам.
— Быстрее, быстрее, — подгонял штурмовиков Рогоколь.
Его несли через расступающийся поток человеческих фигур в бледных солдатских шинелях, вооруженных винтовками и автоматами. Солдаты провожали штурмовиков взглядами, точно видели выходцев из могил, шептались меж собой.
Мимо проносились, урча работающими двигателями, броневики. По прямому назначению их применить пока не удалось, но они сгодятся при расчистке летного поля от поврежденных аэропланов. Надо с этим спешить, успеть подготовить летное поле для приема новых грузов.
Носилки накренились вперед, голова стала выше уровня ног. Его несли по склону холма. Он различал тени снующих возле причалов катеров, на которых грузили пленных, разбитые причалы, искореженные строения, зарево догорающих пожаров. Все постепенно скрыл туман, поглотивший его сознание.
В следующий раз Мазуров очнулся, когда его положили на палубу катера. Лежать на ней было неудобно, она была слишком жесткой, тут же стали затекать все мышцы. Он и так давно уже перестал чувствовать свои пальцы. Вначале их немного покалывало, точно кто-то вгонял в них кончики иголок, а потом и эта боль ушла.
Он с удовольствием вдыхал морской воздух, но стоило ему наполнить легкие, как это тут же отдавалось болью в груди, поэтому дышать приходилось какими-то урывками, маленькими глотками.
Палуба вздрагивала, когда катер перекатывался через волны, зависал на гребнях, потом скатывался по ним, как по горке, и от этого захватывало дух и казалось, что нос катера уйдет под воду, а потом доберется до дна и уткнется в ил.
Кто-то держал Мазурова за плечи, немного прижимая к палубе, чтобы носилки не поехали по ней.
Мазурову не нужно было объяснять, что его раны очень серьезные, любое сотрясение может стоить ему жизни, он вообще может не выкарабкаться из этой передряги.
Яркий свет вновь вырвал его из темноты. Мазуров открыл глаза. Низко над ним висел потолок, покрашенный белой краской, но соленый морской воздух и вода оставили на нем ржавые подтеки. Пахло лекарствами.
— Закрывайте глаза. Спите, — услышал он приятный спокойный голос, — все хорошо.
Человек в белом халате, испачканном во множестве местах чем-то красным, оторвался от груди Мазурова, в которой он рылся скальпелем и зажимами. Рядом стояли две сестры милосердия. В руках одна из них держала железную плошку, другая — медицинские инструменты. Лица были замотаны повязками, на головах — шапочки. Остались только глаза.
— Еще один, — сказал врач.
Мазуров услышал, как что-то глухо ударилось о дно плошки. Он догадался, что это осколок.
Несколько подвешенных под потолком ламп, скрипя, раскачивалось в такт с койкой, на которой лежал Мазуров. Они гипнотизировали. Мазуров сосредоточил на них свой взгляд и не заметил, как опять заснул.
7
Флот Открытого моря на себе испытывал, что значит воевать на два фронта. Только он вышел из сражения по одну сторону Кильского канала, как практически без отдыха приходилось ввязываться в новое побоище по другую его сторону, причем началось оно гораздо раньше, чем германцы увидели русские корабли.
Не успели еще скрыться за горизонтом причалы Киля, как эсминец V-54, идущий в голове колонны, напоролся на мину, поднялся на столбе дыма, раскололся на две части и быстро затонул. Все произошло так быстро, что большинство членов команды услышали лишь взрыв, а потом, когда они бросились смотреть на случившееся, по воде лишь разбегались круги от места гибели эсминца да темнело маслянистое пятно. Чуть позже обнаружился один из членов экипажа. Взрывом его выбросило за борт на добрых тридцать метров от корабля, и это его спасло. Окажись он поближе, то его обязательно затянуло бы в воронку, а без спасательного круга из нее он не выплыл бы.
Спущенная с одного из эсминцев лодка подобрала окоченевшего, оглушенного бедолагу, который не мог вымолвить ни слова. Зубы его стучали друг от друга, точно в припадке. Спасенного закутали в ватное одеяло, попробовали отвести в трюм, но он замычал что-то непонятное, стал вырываться из рук, показывая, что лезть внутрь корабля не хочет. От него отстали, оставили на палубе, дав немного спиртного, чтобы согрелся.
Моряки исподлобья поглядывали на спасенного. Он их сторонился, уйдя в собственные мысли, точно в одно мгновение все для него стали чужими. Да-да, в этом что-то было — он посмотрел смерти в глаза, но она брать его не стала, а в следующий раз все может быть иначе, не на прогулку ведь его везут. Может, когда немного очухается, начнет с выпученными глазами бегать по палубе и кричать, что надо вернуться, что ничего хорошего их не ждет, чувствуя себя проповедником, наставляющим на путь истинный грешников. Но это и так все понимали, и без этого отвратительного предзнаменования, каким явилась гибель эсминца.
Русский флот — свежий, а германский — еще не оправился от предыдущего сражения. Все равно что против измученного, проведшего на ринге не один раунд боксера выставить абсолютно нового спортсмена, равного ему по классу. Букмекеры будут принимать ставки в этом поединке один к десяти тысячам, если вообще решатся ввязаться в эту авантюру.
Корабли теперь шли осторожно, как путник по болотной топи, но у того-то в руках шест, которым он дорогу изучает, а разве углядишь под водой эти чертовы мины. Поймешь, есть они там или нет, только когда пройдешься по ее зубцам днищем, но скрежет металла о металл все равно не услышишь, только толчок, фонтан воды, поднявшейся из глубин, точно кит прочищает свои легкие, и обжигающее пламя…
Спустя два часа на мине подорвался дредноут «Маркграф». Исполин почти и не ощутил этот удар, как не ощущал его «Титаник», наскочив на айсберг. Чуть содрогнулась палуба, но несильно, никто с ног не попадал, только на лицах появился страх, потому что все, смотря друг другу в глаза и зная ответ, все-таки хотели там прочитать что-нибудь другое.
