который обращался к ним со следующей занимательной речью:
– Понеже нам стало известно, что вы искусны в разных ремеслах и горазды выкидывать штуки, то рассудили мы взять вас на службу. Может, вы все и окажетесь ворами и бунтовщиками, сеять смуту способными, и тогда милости просим на дыбу. А на дыбе, как известно, все откровенны, аки дети. Подписан державный указ о назначении всех вас четверых на следующие должности. Читай! – сделал он знак пьяному дьяку, стоявшему чуть поодаль.
Под облачением чтеца ясно рисовались контуры бутыли, к тому же он был бос и перепачкан то ли в дегте, то ли в ином дурно пахнущем веществе, но это никого не смущало. Позже оказалось, что дьяком, читающим указ, прикинулся не кто иной, как Автоном Головин, воевода, произведенный в генералы и обучающий потешных Преображенского полка различным экзерцициям, проще говоря, строевой подготовке и обращению с оружием. С оружием генерал Автоном Головин обращаться умел, а вот с Ивашкою Хмельницким не совладал, отчего и был немилосердно подпоен, а теперь, пошатываясь и икая, читал «королевский» указ:
– «…повелеваю взять того Петра Буббера в потешный батальон Преображенского полка бомбардир- капитаном, отдав ему под начало роту пушкарей, и учинить ему оклад: денег по пятидесяти рублев… и на полное довольствие хлебом, вином и иными… ик!.. А как начнется закладка на корабельной верфи на Яузе, перечесть туда с окладом… ик!.. и прочая».
Далее речь пошла о Ковбасюке. Его назначили смотрителем в потешный зверинец, приписав к батальону Преображенского полка и дав оклад, близкий к капитанскому. Сильвия фон Каучук, как и полагается руководителю миссии, получила, как показалось первоначально, самое высокое назначение – должность в Посольском приказе, местном аналоге МИДа. Правда, денег ей полагалось меньше, ибо:
«…учитывая ее принадлежность… Ик!.. к женскому полу и понеже… ик!.. (Головин выпил еще немного и стал глотать уже не слова и слоги, а целые строчки) вдвое меньше противу мужеского оклада, а именно по пятнадцати рублев… а также платьем немецким и голландским, табаком и кофеем».
Знатная феминистка качнула своим могучим бюстом. Как!.. Какого-то Буббера, грозу одиноких американских старушек, назначили начальником над пушкарями, а потом обещали перевести на верфь, а ее, руководителя миссии, приткнули на какую-то секретарскую должность – подьячим в Посольский приказ, пыльные бумажки перекладывать да чернила изводить, сжирая казенные денежки. И ничего, что никто из участников «Демократизатор-2020» не собирался работать согласно зачитываемому указу.
Ничего! Порядок есть порядок, да и где справедливость?! Что это еще за урезание денежного довольствия вдвое по причине принадлежности к женскому полу? Это же чистейшая дискриминация, для борьбы с которой она, Сильвия, и прибыла сюда, и она не потерпит, чтобы…
Неизвестно, что еще наговорила бы желчная гостья из будущего, не схвати ее Афанасьев за руку и не одернув. И тут речь пошла о нем самом.
– Ик!.. «Афанасьева Евгения направить управителем фейерверков, приписав под начало Федора Зоммера и генерала Франца Лефорта, ведающего распре… ы-ык!.. велеть».
Окончательно скомкав финальную часть указа, Головин громко всхрапнул, махнул на всех рукой и тут же повалился спать прямо у подножия трона. Ромодановский досадливо отпихнул незадачливого пьяницу, поднял налитые кровью глаза на Афанасьева, Сильвию и сотоварищей и выговорил:
– Все поняли? С завтрева потребно начать несение службы, вменененной вам. А теперь шумству быть потребно! Э-эй там!
Сильвия Лу-Синевна снова хотела организовать акцию протеста, открыла с этой целью рот, но тут к ней подошел Алексашка Меншиков, уже навеселе, со сбившимся на бок рыжим париком и с громадной чашей в руках, подал ее новой служащей Посольского приказа со словами:
– Его величество жалует вас чашею венгерского! Э, нет, гидрид-ангидрид, так не п-пойдет! От царской чаши отказаться нельзя.
Окончательно запутавшись в русских царях, потешных королях и их дурацких подданных, Сильвия приняла чашу и принялась пить, наплевав на все свои правила, а Алексашка фамильярно хлопал ее по плечу, время от времени попадая по бюсту, и поздравлял с назначеньицем. В ушах Афанасьева и компании (тоже оделенных тарой для выпивки) звенели громоздкие химические термины.
В шпейзезале – столовой палате – дома Франца Лефорта дым стоял коромыслом. Сам хозяин, бойкий пухлый швейцарец, сидел во главе стола и отдавал разнообразные распоряжения по смене блюд и вин. Единственный из всех он выглядел трезвым, хотя, вероятно, таковым не являлся.
Гости из XX века торчали тут же, за столами, в натопленной двумя огромными каминами палате, и вели непринужденный разговор:
– Х-хороший такой домик.
– А потом у него еще лучше домик… еще лучше будет, говорю, – насмешливо сказал Афанасьев. – Я видел дворец Лефорта в нашей, современной Москве. Его начнут строить только через пять лет.
– Гы-де? – заинтересовался хмельной Ковбасюк.
– Тебе что, точный адрес назвать? В Немецкой слободе, конечно, на Кукуе, как они тут говорят. Между Садовым и Третьим транспортным кольцом по Спартаковской улице и Гаврикову переулку.
– Это где была железная дорога, а теперь построили голографические аттракционы? – сонно простонал Ковбасюк.
– БЫЛА? Она только будет лет через черт знает сколько… А аттракционы построят в две тысячи десятом году, по-моему. Пока мы тут на отдых разместились, так сказать.
– Отдых… – вымолвил Ковбасюк и упал под стол, составив компанию уже находящимся там неизменному попу Бульке и еще двум каким-то чрезвычайно утомленным людям.
Утомиться было отчего. Гулять по ночам во дворце Лефорта, что на Кукуе, в Немецкой слободе, умели и делали это на широкую ногу и по полной, а то и расширенной программе. Неотъемлемой частью этой программы являлось, разумеется, потребление вина и водки в неограниченных количествах, пляски у столов, на столах, а порой и под столами, а также шутовской ритуал, посвященный эллинскому богу Вакху, или римскому Бахусу. Последний, как известно, тоже был не дурак выпить.
Пит Буббер, уже в новом зеленом кафтане Преображенского полка, наклонился к Афанасьеву и произнес:
– Сдается мне, что заменить вашего царя Петра нашим клоном будет не так уж и сложно, если учесть, как они тут все напиваются, а? Это ж уму непостижимо! Наверно, наутро себя и в зеркало никто не узнает! И вот этого царя потом назвали Петром Великим, да?
– А вот прикрой-ка рот! – обиделся Афанасьев. – Ваши деятели, которых возвели в великие, тоже не отличались примерным поведением, что Джордж Вашингтон, что Франклин.
«Да ладно тебе, у-ух!.. Владимирыч, – затрепыхался неврастеничный бес Сребреник, – даже я в ужасе. Нет, ты посмотри, ты только посмотри на эту процессию!»
Посмотреть и в самом деле было на что. Появившаяся в дверях палаты процессия медленно шла вдоль столов. Возглавлял шествие патриарх Всешутейшего и Всепьянейшего собора Никита Зотов. На нем было шутовское подобие патриаршей ризы с нашитыми на ней игральными костями и картами, а на трясущейся голове красовалась жестяная митра, увенчанная голым Вакхом. В одной руке всешутейший держал посох, украшенный голой Венерой, а в другой – два скрещенных чубука, которыми он, икая, благословлял всех собравшихся. За «патриархом» валила пестрая толпа завзятых пьяниц и обжор – это был так называемый конклав из двенадцати архимандритов и кардиналов, все вперемешку, шатаясь и перехватывая друг у друга «священные сосуды», коими служили кружки с вином, фляги с медом и пивом; вместо Евангелия же волокли погребец, открывающийся наподобие книги. В нем дребезжали склянки с водкой. Вместо ладана курился табак. Здоровенный «архимандрит», детина с красной рожей и вдребезги пьяный, нес кадило и, угрожающе им размахивая, во всю глотку орал «гимн»:
Как в поповском саду, ууух, ууух,
Потерял я дуду, у-у-ух, у-у-ух!!
Искупался в пруду, ухх, ухх,
И нашел там… —
и так далее, непечатным меншиковским слогом.
Прочие подпевали, подтягивали гнусавыми, блеющими и фальшивыми голосами, каждый в меру своих музыкальных способностей.
