еще предстоит осчастливить этим угощением. К каше выдавалась небольшая пластиковая коробочка, открывавшаяся наподобие кейса. В ней лежали упакованные в целлофан галеты, маленькая баночка с джемом, кусочек масла, завернутый в фольгу, две булочки, нарезанные ломтиками сыр и мясо. Похожий набор получали авиапассажиры непродолжительных рейсов.
— Благодетель, — говорил кто-то повару.
— Может, погремушки-то снимешь? — огрызался он, когда видел, что солдат так увешан оружием, что оно мешает ему держать котелок.
— Ну вот еще, — доносилось в ответ, — кофе не забудь.
— В пакетиках, — бросал он, — оглоеды. Горбачусь тут, горбачусь, как молитву бормотал повар, отбиваясь от солдат. Движения его были расчетливы. Он не проливал ни капли каши.
— Спасибо.
— Ты что, добавки хочешь?
— Нет
— А зря. Я бы дал, — с этими словами он бултыхал половник каши в котелок, наполняя его почти до краев, — кушай на здоровье, дорогой друг.
Солдаты отходили к машинам и, поудобнее расположившись, начинали скоблить стенки котелков алюминиевыми ложками, причмокивая от удовольствия и заедая кашу бутербродами.
Поев, все отходы: целлофан, обертки и прочее, солдаты складывали в пластиковые коробки и отдавали их повару. «Зеленые» остались бы в восторге от такой заботы о сохранении природы в районе. Но они наверняка возмутились бы, если какой-нибудь солдат раздавит жучка редкого вида или на норку наступит. Шум поднимут. А вот то, что НАТОвцы разбомбили югославские нефтехранилища и Дунай загрязнили — это гринписовцев не интересовало. У них были другие приоритеты.
— О чем они только думают? — не унимался Голубев, пережевывая смесь галеты с кашей. — Кому захочется воевать на сытый желудок. На месте командования я морил бы подчиненных полдня голодом, а потом сказал им, что все запасы провизии находятся в селе, и отдал приказ наступать, — он доел кашу, облизал языком ложку — она стала такой чистой, словно ее помыли. Поверь мне, командир, село бы взяли за пару часов.
— Хорошо, что ты не будешь никогда командовать. Или после войны пойдешь поступать в офицерское училище? — спросил Топорков.
— Нет, наверное, — Голубев замолчал, задумался. Отблески мыслей бродили в его глазах, он чему- то улыбался и уже было хотел сказать что-то, посмотрев на капитана, но вдруг выражение на лице резко изменилось, стало удивленным — интересно, что эти-то тут делают?
По лагерю бродили два майора, которые ничем не выделялись бы из общей массы скопившихся здесь разношерстных войск, вот только нашивки на мундирах у них были непривычные. По крайней мере, егерям еще не приходилось встречать такие во время боев: на черном фоне — золотая коническая колба, наполовину заполненная голубоватой жидкостью, а над ней на каком-то невообразимом держателе восседал двуглавый орел. Химические войска. Странно, что тот, кто придумывал эту эмблему, не надел на головы орла противогазы. В руках у каждого — по небольшому чемоданчику, точно они только что из вузовской аудитории, а в чемоданчиках — конспекты лекции.
Увидев этих майоров, лорд Дрод сошел бы с ума от счастья, заподозрив, что русские намереваются, дабы избежать лишних потерь, расправиться с боевиками, укрывшимися в селе, при помощи какой-нибудь заразы, использовать которую запретили еще до Первой мировой войны. Никак он не мог понять, что мировое сообщество — нам не указ. Дай им волю, они бы и коктейль Молотова запретили. Чем же тогда танки Гудариана жечь? Уж не телеграммами ли соболезнования, которые пачками слал Сталину Черчилль. А отравляющими веществами — так ими еще Тухачевский крестьян, недовольных советской властью, уму- разуму учил. Чем и прославился. Карьеру сделал, потому что способ борьбы с оппозицией нашел быстрый и верный. Но методы свои не разглашал. Боялся, что миф о том, будто он блестящий стратег, — померкнет. Повезло ему. Убрали его в зените славы. С регулярными войсками воевал он не так успешно, как с безоружными крестьянами, что и показало его бездарное наступление на Варшаву. Останься он на командном посту до начала войны, глядишь, немцев обратно гнать пришлось бы не от Москвы, а от Владивостока.
Майоры, будто гуляли, тихо перебрасываясь короткими фразами, забрались на гребень защитного вала, вытащили из чемоданчиков какие-то приборы, Кондратьев не мог разглядеть их — было слишком далеко, немного повертели их в руках, будто это были головоломки. Собрали они очень быстро, с удовлетворением на лицах, спрятали в чемоданчики, захлопнули крышки и спустились с вала. Что же они там делали? Может, чего-то дозиметрами измеряли? Все-таки боевики не раз грозились применить отравляющие вещества, а однажды решились на этот шаг — разлили из цистерны какую-то быстро испаряющуюся гадость. Но получилось в ущерб себе. Ветер переменился и погнал газы прямо на позиции боевиков, а о противогазах они не позаботились. У кого голова на плечах была, убежал вовремя, для остальных… ох, как же они плохо пахли, когда их хоронили.
Появление в лагере офицеров-химиков было вполне объяснимо. Выспрашивать же, чем они занимаются, не тактично. Они-то ведь не пристают с глупыми вопросами, к примеру, к механикам, когда те чинят поврежденную гусеницу. Кондратьев вспомнил старый агитационный плакат времен Великой Отечественной. Он стал классическим и воспроизводится во всех учебниках истории. На нем нарисована женщина в красной косынке и белой блузке. Лицо строгое, а глаза смотрят на тебя так сурово, точно ты уже совершил какое-то противозаконное деяние и теперь тебе надо оправдываться. Такая сдаст органам даже собственного мужа, если заподозрит, что он продался вражеской разведке. Женщина поднесла указательный палец к губам. На плакате надпись: «Не болтай».
Какая будет реакция у этих офицеров, когда он подойдет к ним с вопросом: «А что вы тут делаете, господа?» Могут броситься бежать от неожиданности, а может, вытащат пистолеты и пристрелят любопытного, чтобы с расспросами не лез и делом заниматься не мешал, но скорее не удосужатся даже ответить, посмотрят на него с любопытством, как на забавную игрушку или попугая, выдавшего словесную тираду, которую от него никто не ожидал. Не прельщала Кондратьева перспектива оказаться в таком неловком положении. Смеяться все будут, когда химики уйдут. Он делал вид, что их вообще нет, точно они надели плащи-невидимки. Похоже, химики пребывали в уверенности, что на них действительно такие плащи. Кондратьев не стал разочаровывать их, как сделал это в сказке глупый и несмышленый мальчик, закричавший, что король — голый. На нем на самом-то деле был роскошный наряд — только его не видел никто. Может, если он подойдет к химикам с глупым вопросом, целый научно-исследовательский институт окажется в той же ситуации, что и те портные, которые шили тому королю наряды…
— Поели, можно и поспать, — сказал Голубев.
Он быстро терял интерес ко всему новому, совсем как капризный ребенок, родителям которого приходится каждый день покупать новую игрушку, чтобы их чадо не скучало. Вот прекрасный кандидат на то, чтобы расспросить химиков. Кондратьев хитро посмотрел на Голубева. Тот закрыл глаза, поудобнее откинулся назад, стал что-то напевать. Нет. Пусть живет.
Села они уже не видели, а только часть ведущей к нему дороги, и поэтому заметили вернувшийся парламентерский «газик» только тогда, когда он влетел на позиции, да так быстро, словно была вероятность, что, как только он покинул село, законы гостеприимства закончились и ускорение ему могут придать, влепив ракету в выхлопную трубу. Тогда покажется, что на «газике» установлен реактивный двигатель, а корпус сделан таким угловатым только по одной причине: не дать «газику» взлететь.
Водитель заглушил двигатель, но машину еще протащило несколько метров. Совсем лысые покрышки скользили по снегу, и создавалось впечатление, что вместо колес автомобиль опирается на лыжи. «Газик» еще не остановился, когда его левая дверь отворилась и из салона вывалился полковник, спрыгнул на снег, минуя подножку, лихо оправил форму и поспешил к штабу, едва не срываясь на бег. Участвуй он в соревнованиях по спортивной ходьбе, судьи сняли бы его с дистанции еще до того, как он добрался бы до штаба.
Он прямо светился от переполнявших его радостных чувств. Было чему радоваться. Судьбы кавказского пленника не разделил и ноги от боевиков унес, а то, кто их знает, — спеленали бы, как только он заглянул к ним, да стали бы использовать как заложника или, что еще хуже, как живой щит, за которым можно укрываться от пуль.
