— Так что же они, такие нехристи, что оставили бы тебя замерзать на морозе? — удивился Евсеев.
— Злыдень ты бессердечный. Вот когда тебе за длинный язык выбьют все зубы, вставную челюсть я доставать тебе не буду.
— Если ты про еду намекаешь, что жевать без зубов не смогу, ха, так я предпочитаю протертую пищу. Как у космонавтов в полете. С детства мечтал космонавтом стать, так хоть за едой себя им почувствую.
— Это только половина ощущения. Для полноты тебя надо повыше поднять на вертолете и выбросить за борт. И парашют чтоб ты подольше не раскрывал. Только в затяжном свободном полете ты почувствуешь себя космонавтом. Поверь мне — ощущение захватывающее, но не очень приятное. Я так падал.
— Ой, а кто не падал-то, герой, — в разговор вступил молчаливый «чистильщик». — Я вот тоже так же, только не из спортивного интереса и о космосе тогда думал меньше всего. Нет, подожди, думал, потому что, если бы не раскрылся парашют, точно на небеса бы отправился в виде бестелесного духа. А парашют, собака, у меня раскрылся почти над землей, грохнулся бы так, что кости не собрали, но повезло. Куполом зацепился за дерево и над ущельем повис, а внизу бой шел. Болтаюсь, как кукла, а в ущелье духи засели и решили помочь мне, несколько раз обстреляли. Пришлось мертвым прикинуться.
— И как? Стропы не оборвались? Они на слонов не рассчитаны, — спросил Голубев.
— Как, как? Удачно. Я даже подумал, что во мне умирает великий актер. Надо увольняться из рядов вооруженных сил и в театральное училище подаваться.
— Не, не стоит. Актерский хлеб тяжелый. Слушай, но ведь ты из тюбиков-то не ел во время полета, — сказал Топорков.
— Нет, конечно.
— Ну, вот видишь. Совсем ты меня не понял. Минутку внимания, Голубев поднял указательный палец, призывая собеседника к молчанию и останавливая его как раз в тот момент, когда он хотел изречь очередную реплику: — Я считаю, что в новый дом забираться не стоит.
— Это и так понятно, — сказал Кондратьев и подытожил: — Вернемся в предыдущий. Там тепло и уютно, и ушли мы от него недалеко, надеюсь, что его никто еще не занял.
Перво-наперво егеря потянулись за пачками сигарет, извлекая их из карманов дрожащими пальцами, как у наркоманов, добравшихся до очередной дозы, запихивали сигареты в рот, нервно прикуривали, а потом блаженно потягивались, расслаблялись. Разве что не мурлыкали от удовольствия. Табачный дым стал щекотать ноздри. Он был одновременно едким и ароматным. У Кондратьева заболела голова, когда он его вдохнул. Но эта боль быстро прошла, иначе ему пришлось бы накричать на своих подчиненных и либо запретить им курить, либо отправить их опять на улицу.
— Весь дом провоняете, — проворчал он.
— Ничего, мы утром дверь открытой оставим. Все и проветрится, сказал Голубев.
— А ночью?
Голубев почесал затылок.
— Ночью — окно.
— Замерзнем, умник.
— Не замерзнем. Все равно в одежде спать будем. А без приоткрытого окна будет даже жарко и душно. Не переживай, командир. Боишься опять закурить?
Кондратьев оставил этот вопрос без ответа. Язык ворочался с трудом, а все слова так жутко коверкал, словно во рту не хватает нескольких зубов и надо отправляться к стоматологу.
Егеря разложили на столе сухой паек: консервы, хлеб, пакетики джема. Существенно разнообразить ужин можно было бы, использовав запасы, хранящиеся в доме. Но кашу готовить никто не вызвался бы, да и не мародеры они. Лучше слушать, как урчит голодный желудок, чем бросать тень на честь российского воинства.
— Вот что меня поразило, — задумчиво сказал Голубев, уставившись куда-то в стену, точно там висела видимая только ему картина, — я ни в одном доме детских игрушек не видел. У них же дети есть. Много детей. Как же они без игрушек обходятся? Так нельзя.
— Мальчишки гильзами пустыми играют, а девчонки… — Не знаю, может, тоже гильзами пустыми, — задумчиво протянул Луцкий.
— И я вот не знаю, что из них получится. Все-таки ребенок учиться должен. Сказки читать про Красную Шапочку и серого волка, трех поросят, Винни-Пуха, а они не знают, кто это. Знают, кто такой Егеев, а писать и читать не умеют. Плохо это.
— Мятежники в школах только Коран преподавали. Ну это все исправимо. Учителя-то тут еще остались, кто нормальные предметы преподавать умеет. Все еще восстановится, — Луцкий верил и одновременно не верил в то, что сказал, потому что не знал, сколько времени на это уйдет.
Подачу электроэнергии в село отключили, как только выяснилось, что в него вошли боевики. Теперь из-за этого возникли определенные неудобства. Во-первых, было темно, во-вторых, все продукты в холодильниках попортятся, лучше их съесть побыстрее.
Они разожгли керосиновую лампу, которую заприметили еще во время зачистки, водрузили ее посредине стола, окружив нехитрой едой.
Глаза быстро привыкли к полутьме. Они смотрели на маленький огонек. От него исходило тепло, согревавшее душу. Егеря протянули к огоньку руки, будто бы гадали на блюдце с кофейной гущей. Становилось приятно и спокойно. Непонятно, чего хотелось больше: есть или спать. Глаза слипались. Кондратьев стал массировать пальцами веки. Если в комнате было бы чуть потемнее, он уже провалился бы в сон и никакая сила не смогла бы вернуть его в реальность, даже сочный, истекающий жиром, поджаренный поросенок и уж тем более не консервы, которыми он питался уже не первый день и вскоре не сможет смотреть на них без рвотных рефлексов.
— Бога ради, прошу, не курите здесь, — опомнился «чистильщик», собака нюх потеряет.
— Ты бы ее лучше на улице оставил, — сказал кто-то.
Собака оскалилась, уставилась в полумглу, откуда донесся голос недоброжелателя. Перспектива оказаться вне дома ей совсем не нравилась.
— Сам лучше на улицу сходи, — сказал «чистильщик», защищая своего любимца.
Но более веским аргументом того, что предложение это было неуместно, служили собачьи клыки. Курильщики — Топорков, Кудимов и Евсеев — тушить сигареты не стали, но с мест своих повставали и без лишних разговоров и споров поплелись на улицу.
«Чистильщик» тем временем скинул с плеч рюкзак, поставил его между ног и развязал тесемки. Рюкзак был большим, словно «чистильщик» носил с собой все свои пожитки. К нему подошел пес, уселся рядом, уставился преданными глазами сперва на «чистильщика», а затем на мешок.
— Проголодался? — «чистильщик» погладил собаку по холке.
Пес замахал хвостом, нервно перебрал лапами, приник к полу, а потом опять выпрямился. Он сорвался бы с места, стал бы бегать вокруг «чистильщика», но в комнате было для этого слишком мало места.
— Чувствуется, что ты хороший хозяин, — сказал Голубев, — хороший хозяин скотинку на мороз не выгонит.
Пес заворчал.
— Глупый, какая это тебе скотинка. Песик поумнее некоторых людей.
Голубев уж было хотел спросить, кого это «чистильщик» имеет в виду, но не успел.
— Морозов ты тоже, похоже, настоящих не видел. Настоящий мороз — это когда сколько б ни кутался в одежды, сколько бы свитеров, тулупов на себя ни надевал, все равно кожу отморозишь. Она сойдет, как шкурка со змеи.
— А если внутренне согреться?
— Только этим и спасаешься.
— Где ж ты так мучился?
— Да есть места. Сибирь, Казахстан, Монголия. Все в определенное время года. Это из ближайших. Про Северный полюс — я и не говорю. Там совсем плохо. Но очень это далеко.
