но слов почему-то было не разобрать.
— Нас опередили, — протянул Голубев. Он смотрел на десантников, криво улыбался, — ух, бегуны- спринтеры.
— Мы не на соревнованиях, — отрезал Кондратьев.
До омерзения хотелось спать. Он словно находился в коконе, который сохраняет тепло по всему телу, кроме лица и ушей.
На площадь с разных сторон все вытекали и вытекали струйки солдат, и если потоки будут такими же полноводными, то очень скоро здесь станет тесно.
Они не услышали, как к ним подкрался БТР, точно в уши на ночь напихали берушей и забыли их вытащить. Водителю пришлось сигналить, чтобы егеря расступились, иначе ему пришлось бы пристраиваться сзади и двигаться со скоростью человеческого шага.
— Здесь прямо как на автостраде, — сказал Евсеев.
— Да, могут задавить. Нужно по сторонам глядеть в оба, — откликнулся Луцкий.
Голубев хотел что-то сказать, посмотрел на бронемашину и остановился с открытым ртом, зачарованный увиденным. На БТРе восседало два человека. Один из них развалился сзади, почти на самом краю бронемашины, и держал на плече массивную телекамеру, которую вполне можно было принять за новую модель гранатомета с укороченным дулом. Один толчок — и он полетит вниз, но камера вдавливала его в броню. Именно из-за этого он еще и не упал на землю. Второй сидел на корточках, прислонившись спиной к башне, но если она повернется хоть на несколько градусов, он обязательно потеряет равновесие и упадет. В одной руке он держал микрофон, другой, широко расставив пальцы, из-за чего кисть руки стала похожа на лапу какого-нибудь водоплавающего, у которого срезали перепонки, он уперся в броню и, уставившись в объектив гипнотизирующим взглядом, что-то вдохновенно рассказывал. Шпион, которому вкололи прививку правды, и тот рад бы замолчать, но не может. Он гнал от себя мысль, что сбейся, запнись хоть раз и придется делать еще один дубль, просить водителя разворачивать БТР обратно и вновь въезжать на площадь. Он боялся, что водитель заартачится и ни в какую не согласится делать дубль. Знай он мысли водителя, не тревожился бы так.
Глаза водителя, огромные, точно вылезшие из орбит, сверкали из темноты смотровой щели. До него доносились обрывки слов. Он старался вести машину мягко, будто в ней или, точнее, на ней сидит некий высокопоставленный чиновник, который плохо переносит дорогу. Он молил Бога, чтобы не заглох мотор, чтобы под колеса не попала кочка или, еще хуже, мина, забытая на дороге боевиками. В любом из этих случаев оператор не удержится на броне, свалится, разобьет камеру и не сможет запечатлеть триумфальный вход федеральных сил на центральную площадь очищенного от боевиков села. Генерал строго-настрого наказал ему везти съемочную группу аккуратно, чтобы на ухабах не растрясло, не началась морская болезнь от качки. Он даже повторил это приказание, немного видоизменив его, очевидно проверяя, насколько хорошо понял его водитель.
— Вези их нежно. Как иностранную делегацию, которая достопримечательности осматривает. Ты понял? Хорошо понял? — переспросил генерал после утвердительного кивка водителя, но тот опять кивнул, как китайский болванчик, и только увидев, что генерал начинает потихоньку закипать, набрался мужества, разлепил губы и рявкнул, чуть не оглушив генерала.
— Так точно, ваше превосходительство.
— Молодец.
Посмотрев в холодные, пронзительные глаза генерала, водитель понял, что, случись по дороге какой-нибудь конфуз, одними нарядами вне очереди он не отделается. Но право, не ставить же ему машину на автопилот, а самому бежать перед ней и разведывать дорогу.
После такого разговора попроси его репортеры ехать побыстрее, он прикинулся бы ничего не понимающим олухом, развел руками, если в это время они не будут ничем заняты, глупо улыбнулся бы в ответ, дав тем самым понять, что ничего с машиной он поделать не может и скорости она не прибавит, даже если встать позади нее и подталкивать изо всех сил.
— Тьфу, — только и мог сказать репортер, окажись он в такой ситуации, проклиная все на свете за то, что ему достался такой несговорчивый водитель и такая плохая бронемашина.
— Тьфу, — сказал бы водитель из-за того, что не знал, как ему лучше сыграть роль няньки.
Пока все обходилось. Пока все были всем довольны.
Водитель зарекся лихачить, ехать со скоростью черепахи, с дороги не сворачивать, заборы не таранить и не делать прочих глупостей. Но одну из них он все же совершил, побоявшись пустить впереди его БТРа так называемую разгонную бронемашину. Тогда ему не пришлось бы сигналить заснувшим на дороге егерям. Генерал отрядил бы не только бронемашину, но и отделение солдат в сопровождение, а может, пожертвовал бы и более существенные силы.
— Первыми будут они, — сказал Голубев, когда бронемашина проехала.
— Слава всегда достается не тем, кто ее заслуживает, — вздохнул Луцкий.
— Блокада прорвана. Брататься будем? — ввернул Топорков.
— Неправильно поймут, — сказал Голубев.
— Кто? — в один голос спросили почти все егеря.
— Да вот они, — Голубев махнул куда-то вперед, траектория руки прошла и через съемочную группу.
— Нет, эти будут только рады, — резюмировал Луцкий.
У Кондратьева опять промокли ботинки. Он влез в какую-то лужу. Это была ловушка, рассчитанная на более мелкого зверя. Он погрузился в нее только по щиколотку. Вода затопила ботинки, перелилась через края, точно в корабль, скрывшийся на секунду в сильной волне. Он выскользнул через миг, но уже набрал в трюмы воды. Она пропитала носки, которые тут же стали сползать, натирать кожу чуть повыше пятки. Так и волдыри недолго заработать, словно он новобранец, еще не научившийся правильно наматывать портянку. Нога холодела. Довеском к волдырям станет насморк, если не успеешь прогнать его водкой. Кондратьев заранее морщился от этой лечебной процедуры, потому что водку не выносил, а вино, как и таблетки от простуды, оказывались обычно не очень эффективными. Но, во-первых, расхотелось спать. Во-вторых, случись это сутками раньше, тогда он точно заболел бы, а теперь, может, и не подхватит простуду.
БТР развернулся в центре площади. На боку у него щерилась морда леопарда, заключенная в красный круг, как в клетку, из которой он не мог выбраться. От злости он рычал, едва не перекрывая шум мотора. Леопард был произведением полкового художника. В свободное от оформления стенной газеты время тот обычно упражнялся на солдатских касках, выписывая на них разные лозунги, но известность получил, когда в порыве вдохновения изобразил на носу одного из БТРов огромную пасть с клыками. Вначале от такой самодеятельности начальство пришло в некоторое замешательство, раздумывая, наказывать автора или миловать, склоняясь все же к первому варианту. Но оказалось, что боевики, завидев этот разрисованный БТР, на некоторое время впадают в состояние ступора, рассматривают машину и не стреляют по ней. Когда же БТР начинал поливать боевиков из пулемета, те предпочитали удалиться и в перепалку не вступать. Начальство быстро сменило гнев на милость, ротный, санкционировавший раскраску БТРа, был срочно удален с гауптвахты, где он находился три дня и досрочно представлен к очередному званию, а художник — к медали. После этого он получил карт-бланш и почти неограниченное поле деятельности. Учеников найти ему было негде, а осилить это поле одному не удастся за тот год, который осталось служить по контракту. Продлевать его он не собирался, решив полностью посвятить себя независимому творчеству и создать огромный мультфильм. Его сценарий он сейчас шлифовал, прокручивая по кадрам в голове.
Кондратьев вдруг подумал, что из БТРа вылезут несколько мужчин и женщин, обязательно одетых в национальные костюмы и обязательно с хлебом и солью, чтобы в торжественной обстановке встретить войска.
Когда машина остановилась, оператор стал слезать с брони, цепляясь одной рукой за скобы, но все же поскользнулся и чуть было не выпустил камеру, удержав ее каким-то чудом. Он неуклюже приземлился, ноги его подкосились, и он завалился на правый бок, при этом камеру нежно обнимал, но не как любимую женщину, а, скорее, как вратарь пойманный мяч.
К нему подскочил репортер, помог подняться. Они быстро обменялись какими-то репликами. После
