Как бы она ни называлась, она всегда оставалась Империей — Великой и последней на Земле. Вот только ее правители наделали много ошибок, допустив, чтобы люди, которые живут в ней, разуверились в ее могуществе…
Для Алазаева дороги назад не было. Он знал, что может потерять, если пойдет сдаваться.
В смутные времена можно быстрее всего сколотить капитал. Особенно во время войны. Не будь ее, Алазаев, наверное, до сих пор оставался бы учителем математики. В лучшем случае стал бы директором школы. Он жил бы от зарплаты до зарплаты, всегда экономя деньги. Кому понравятся такие перспективы, если есть возможность все изменить, поломать запрограммированный ход времени, поставить на кон жизнь и взять весь банк. Его подталкивали на это.
Последние годы его знания никому были не нужны. Играть приходилось по чужим правилам. Он знал, что период хаоса и неразберихи, как и любой переходный период, не может продолжаться бесконечно, так что в его распоряжении было максимум десять лет.
Он смог бы добиться поста министра, возглавляющего какое-нибудь второстепенное ведомство в самопровозглашенном правительстве сепаратистов, но это означало засветиться, а его планы на будущее не исчерпывались этими десятью годами. Не пускать же по их истечении себе пулю в лоб. А эти годы уже прошли.
Внешний мир он видел теперь только по телевизору. Прямо как в былые времена и все по той же причине — внешний мир на запоре. Вот только тогда внутренний был куда как больше, а сейчас он съежился, точно высушенное яблоко, и занимал всего лишь одну пещеру и прилегающие к ней окрестности. Даже в соседнюю Грузию хода нет. Только попробуй подберись к ее границам, тебя вместо хлеба с солью доброжелательные пограничники встретят автоматными очередями и только потом, по примеру американских полицейских, начнут разбираться. Если при трупе не найдется никакого оружия, даже перочинного ножа, то его снабдят всем необходимым, чтобы было чем защищаться в загробном мире. Правда, когда будут класть труп в могилу, все отберут обратно.
Малик ерзал, точно привык сидеть исключительно в мягких креслах, а лавка для него слишком жесткая и доставляет его седалищу нестерпимые муки.
— Э, ну объясни мне. Я не понимаю. Что на него нашло?
— Видишь ли, Малик, при полнолунии, а сейчас именно полнолуние, ты можешь убедиться в этом, выйдя из пещеры, человек начинает совершать необдуманные поступки. Это и произошло с Егеевым.
— А, это как лунатики. Делают и не знают, что, — после небольшого раздумья сказал Малик.
— Да. Где-то так.
— Ой, — завопил Малик, — ты, значит, хочешь сказать, что и я могу вот так пойти и сдаться?
— Да.
— Нет. Не хочу, — Малик схватился за автомат, будто у него его хотели отнять уже сейчас, посмотрел волчонком по сторонам.
— Тебя привязать на ночь?
— Нет, — опять сказал Малик. В его глазах все еще был испуг.
Алазаев вздохнул. Того и гляди, при таком образе жизни заработаешь пролежни как больной, провалявшийся не одну неделю на больничной койке без движения, потому что сам он мог только шевелиться, но не переворачиваться и менять положение. Хоть пробежки или прогулки вокруг пещеры делай.
— Ах, какой у него был отряд, — не унимался Малик.
— Мечта, а не отряд, — вторил ему Алазаев с долей издевки в голосе. Малик ее уловил.
— Ты что это? Рад, что ли, что его поймали?
— Не скажу, что рад, но и не очень огорчаюсь.
— Вы были соперниками. Я знаю.
— Нет. Какой я ему соперник? У него людей всегда было во много раз больше, чем у меня. Он просто иногда мешал мне.
— Если ты будешь сидеть здесь дальше, у тебя не останется соперников. Только федералы. — Малик улыбнулся от своей шутки, посчитав ее очень остроумной. Алазаев оценил ее.
— Боюсь, что последним я не буду. Федералы скоро нагрянут сюда. Нам придется либо убираться куда-нибудь еще дальше, но я не знаю куда, либо задрать вверх лапки и ждать милости. Тебе что больше по душе?
— Взять автомат и идти сражаться.
— Лучше возьми пистолет и застрелись. Это равносильно. Из автомата промажешь. Только стреляйся не здесь. Напачкаешь. Никто после тебя мыть не будет.
Он не видел никакого смысла воевать с федеральными войсками — это все равно, что вставать на пути быстрого потока, пробуя его остановить. В лучшем случае устоишь несколько секунд, отбросишь назад несколько капель, но новая волна собьет тебя с ног, опрокинет, утопит. Федералы черпали силы из бездонной бочки. Так было всегда, с кем бы ни воевала Империя. Внешняя агрессия всегда была обречена. В этой борьбе нужен принципиально другой метод — создание внутренних проблем. Первыми применили его на практике германцы еще в Первую мировую. Империя смогла возродиться, но в другом виде. Нынешним врагам Империи едва не удалось ее уничтожить. Они ее очень сильно ранили, раскололи на множество частей, но сердцевина сохранилась.
Итак, федералы должны забыть о том, что существует Истабан, должны найтись такие проблемы, которые им надо решать в первую очередь, тогда боевые действия здесь будут быстро свернуты. На какое- то время. Здесь все опять получат небольшую передышку, как на прошлых президентских выборах.
Никакая диверсия, даже взрыв ядерного реактора, этой задачи не решит. Напротив, он будет способствовать только использованию более жестких методов в подавлении сопротивления сепаратистов. Вместо усыпляющего газа тогда станут применять отравляющий, и начхать федералам на мировое сообщество. Они будут рассержены.
Многих полевых командиров, которые считали себя борцами за свободу, и сепаратистами назвать-то было нельзя. Бандит — он всегда бандит. Самое смешное, что большинство из них содержали свои отряды на деньги людей, которых люто ненавидели и мечтали пустить им кровь. Но пока были вынуждены спрятать свои чувства глубоко-глубоко, так, чтобы они ничем не проявлялись. Вот потом… но потом уже не будет.
Они, вероятно, возомнили себя новой истабанской знатью, наподобие той, что была здесь когда то. Но та — преданно служа интересам Империи, увы, именно из-за этого ее потом поголовно уничтожили, кого поставив к стенке и облагодетельствовав девятью граммами свинца в голову, чтобы не мучились долго, а кого отправив на освоение далеких земель. Новая элита взяла на вооружение опыт красного террора, расстреливая всех инакомыслящих, но поскольку суждения полевых командиров на события, происходящие как внутри Истабана, так и за его пределами, порой очень сильно различались, то в число инакомыслящих они записали и друг друга. Когда федералы на короткое время ушли, полевые командиры стали сводить между собой старые счеты, подтверждая давным-давно доказанную теорему: если нет внешнего врага, то его начинают искать в собственной среде. Все эти полевые суды, которым любыми методами полевые командиры пытались придать видимость законности, смешили Алазаева, как плохая пьеса, поставленная плохим режиссером и сыгранная плохими актерами. Но надо отдать должное: на базаре записи этих полевых судов и исполнения приговоров расходились не хуже, может, даже лучше американских блокбастеров, принося своим создателям неплохие доходы, а на производство этих «шедевров» уходили копейки да пяток- другой человеческих жизней, но они, как известно, вообще ничего не стоят…
Нельзя сказать, что несколько последних лет он прожил без забот. Постоянно приходилось следить за тем, чтобы тебя не сожрала более крупная рыба, а чтобы у нее такого желания не появлялось, нужно было указывать ей на более привлекательную наживку, особенно если и эта наживка не прочь тобой полакомиться. Так, лавируя, как слаломист, мчащийся по склону горы, только вместо палок и ворот на ней были расставлены совсем другие препятствия, он и прожил эти годы. Можно было посчитать их потерянными, но… каждый старатель, моющий золото на прииске, копается в грязи, чтобы нажить себе богатство и обеспечить старость, а может, и не только старость. Однако обычно они до преклонных лет не доживают, видят в своем лотке лишь несколько сверкающих крупинок. Их никак не назовешь богатством. Заканчивается все на старом кладбище, а о твоей могиле забудут сразу же, как опустят в нее тело и
