человек на твоих глазах год-два, что-то делает, что-то говорит, а попробуй по его поступкам и словам составить о нём представление – и ничего не получится. Будто бы он такой и в то же время не такой. Одним словом, ни то ни сё. И вот Анастасия Фёдоровна, жена его Настенька… В этой краткой записке вся она, со своей манерой вечно спешить, рассуждать резко, с грубоватым юморком, со своим беспокойным сердцем, которое способно легко приобретать привязанности, но совершенно не способно терять их. Даже незнакомый человек, никогда не видевший её в глаза, мог бы много верного сказать о ней, прочитав эти строчки. Ах, чёрт возьми, как неуютно и тоскливо без жены, которую любишь больше, глубже, многообразнее, чем любил когда-то в юности, и которую сам, по собственному настоянию отправил в тайгу, к чёрту на кулички!..
Максим провёл несколько дней в раздумьях. С тех пор как в один из весенних вечеров он неожиданно попал на заседание бюро Притаёжного райкома, обсуждавшего проступки Алексея Краюхина, он понял, что Улуюлье входит в его жизнь прочно и надолго.
Своими усилиями весной и летом он немало содействовал всему, что происходило вокруг Улуюлья. И теперь многое зависело от него.
Андрей Зотов мог бы стать его сильным союзником, но его приезд снова отодвигался ввиду каких-то более срочных дел, возникших в напряжённой жизни Госплана.
И тут-то Максим подумал о Великанове: 'Вот кто мог бы помочь двинуть всё дело вперёд! Только захочет ли он это сделать?'
2
Встречу Максима с Великановым ускорила телеграмма Марины. Сестра телеграфировала: 'Софья Великанова закончила обследование краюхинской ямы на южном склоне Тунгусского холма. По её заключению, яма хранит следы древней стоянки и признаки современной кузницы, вероятно, какого-то тунгусского рода. Оба факта заставляют думать, что железо добывалось в Улуюлье'.
Максим немедленно позвонил Великанову.
– Здравствуйте, Захар Николаевич! Говорит спаситель вашего пледа и трости…
Великанов узнал Максима и ответил тоже шуткой:
– О, приветствую вас, грозный покоритель груздей, волнушек, маслят и прочая и прочая…
Они сговорились встретиться вечером дома у Великанова.
…Великанов столкнулся с Максимом у ворот. Он недавно приехал из института и, как у него было заведено, совершал вечернюю прогулку.
– А я уже начал беспокоиться, появитесь ли вы? Кругом тучи, дождик скоро начнётся, – пожимая руку Максиму, оживлённо говорил Великанов.
– Дождь меня не остановил бы. И как можно не прийти, раз дано слово? – сказал Максим, про себя подумав: 'Кажется, зря на него наговаривают, он общительный человек. А может быть, он из породы тех людей, которые только на службе неуживчивы?'
– А я вот гуляю, дышу речным воздухом… Благодать! – Великанов взмахнул руками, трость его описала полукруг, сбила несколько листиков с ближних веток. Трепыхаясь, как пёстрые весенние бабочки, листья плавно легли на дорожку, посыпанную желтоватым песком.
– В самом деле благодать! – воскликнул Максим и с шумом втянул в себя воздух.
– Наголодались за день в душном кабинете, Максим Матвеич, – смеялся Великанов довольным, воркующим смехом. Он был рад, что его усадьба поправилась гостю. – А всё-таки, пожалуй, нам пора в дом, – произнёс Великанов.
– У вас нет времени?
– Я совершенно свободен, а вы? Вероятно, вечером куда-нибудь помчитесь на заседание?
– Ну уж нет! Отсюда меня калачами на заседание не заманишь. Готов пробыть с вами, Захар Николаевич, хоть до полуночи.
– Вот и чудесно! В таком случае пошли на берег. Там воздух ещё свежее.
Поскрипывая песком, они медленно вышли на берег.
Река пестрела от сновавших по ней пароходов, катеров и лодок. Несмотря на то что собирался дождь, берега были усыпаны купальщиками и рыбаками. Неподалёку от усадьбы Великанова дымился костёр, и ветерок приносил оттуда запах смолы. Максим разглядел, что люди, суетившиеся у костра, конопатили с помощью пакли и разогретого вара большую тёсовую лодку.
Смолевой запах напомнил Максиму детство, сборы в тайгу – на шишкобой, и он мысленно перенёсся в Улуюлье, к жене. 'Ах, как одиноко без тебя и как бы хорошо пожить в тайге нам вместе!' – промелькнуло у него в мыслях.
Запах смолы пробудил новые чувства и у Великанова.
– Чуете, Максим Матвеич, тайгой пахнет! Поманило в экспедицию, на простор… – мечтательно сказал он.
Максим посмотрел на Великанова: тот стоял с поднятой головой, глаза его блестели, взъерошенные ветерком баки торчали клиньями. 'Ну, какой же он сухарь? И что они в самом деле наговаривают на человека!' – думал Максим.
– Нам бы сейчас с вами, Захар Николаевич, в Улуюлье, туда где ваша дочь и моя жена! А?
– А что же? Хорошо бы! Присаживайтесь, Максим Матвеич, на скамейку. Прошу. – Великанов опустился, и по тому, как торопливо он сел, Максим понял, что старик за день сильно устал.
'Бесчеловечно мучить его ещё одним серьёзным и, может быть, нервным разговором, но другого выхода нет. Такой случай не скоро ещё подвернётся', – думал Максим.
– Вот, Максим Матвеич, люблю здесь коротать часы. Иногда чуть не до рассвета просиживаю. Отдыхаю душой и телом. Там, в институте, порой так измучаешься, что на себя перестаёшь походить. Да что вам
