добыто.
Демьян позеленел от гнева и прошептал со злостью:
– Приезжай на коне. Так и быть, все отдам.
Обрадованный таким оборотом дела, Мартын в тот же час взял у Матвея лошадь и поехал к Демьяну, чтобы получить вторую половину заработанного хлеба. Не тут-то было. Демьян успел укатить на мельницу. Мартын погнал лошадь туда же. На мельнице Демьян стал при всем народе отчитывать инвалида за «неблагодарность». Мартын сначала сдерживался, молчал, потом стал отвечать, и, слово за слово, возникла ссора. Когда же Демьян издевательски предложил (уж так и быть, ради Христа) отвесить еще пудика два муки вдобавок к полученному, Мартын, бледный с трясущейся губой, вышел к помольщикам, съехавшимся из разных деревень, и обратился к ним с речью:
– Мужики, помогите правду отстоять у живоглота! Заработанное не отдает, измывается… А что я могу с ним сделать? Я, вот видите, – он показал на деревяшку, прикрепленную к обрубку ноги, и покачнулся, – половину себя на фронте оставил, а он тут наживался да брюхо себе наращивал…
Некоторые из помольщиков встречали Мартына на мельнице, видели, как добросовестно он работал. И все они не раз кляли Демьяна, дравшего с них за помол по восьми фунтов с пуда, да еще и старавшегося обсчитать, обвесить, за жадобу ненасытную. Мужики вступились за инвалида, и Демьян, боясь, как бы не получилось чего недоброго, вынужден был отвесить все, что причиталось Мартыну, – до последнего фунтика.
«Вот оно как миром-то! Прав оказался Матвей», – думал Мартын, возвращаясь в село, и улыбался: на санях у него лежало два с половиной куля муки.
Глава четырнадцатая
1
Всю вторую половину зимы Матвей безвыездно провел дома. Чинил хомуты, ладил соху, борону, готовился к трудной весне, к подъему пашни на целинном участке. Даже дед Фишка заразился горячкой этой подготовки и тоже суетился по двору. Анна смотрела на Матвея и удовлетворенно думала:
«За ум взялся мужик».
Но мысли у Матвея были невеселые. Сельчане, бывавшие в городе, привозили вести одну страшнее другой: будто главный царский министр отдал приказ расстреливать всех, кто идет против царя, и патронов не жалеть; будто по сибирской чугунке едет генерал-каратель и со всеми забастовщиками расправляется беспощадно – кого казнит, кого на каторгу отправляет; будто судьи теперь из одних генералов да офицеров и судят они прямо в поле, – оттого и называются «полевые», – тут же судят, тут и расстреливают. Говорили еще, что в городе рабочие подняли восстание и хотели установить свою рабочую власть, да ничего не вышло из этого, – казаков и войска понагнали в город. Несколько дней и ночей будто шел кровавый бой на улицах.
Хотелось Матвею побывать в городе, самому все разузнать, и придумывал он для этого всяческие предлоги, но Анна, достаточно было ему заикнуться об этом, поднимала против него весь дом.
– Куда ехать? На смерть? Времена-то какие! – в один голос твердили и Анна и Агафья.
В самое половодье, когда весна катила по оврагам и буеракам бурные потоки воды, к Строговым заявился из города никем не жданный гость.
Темной апрельской ночью по тракту к Волчьим Норам, хлюпая по лужам, пробирался человек. Ноги его вязли в грязи и скользили. Он шел, опираясь на палку, мокрый и уставший.
Войдя в село, он подошел к ближней избе, постучал палкой и, когда из-за окна отозвались, спросил:
– Скажи, хозяин, где живет здесь Матвей Строгов?
– А иди до горы прямо. Там неподалеку от церкви увидишь старый пятистенный домишко. В нем и живет.
Человек поблагодарил полусонного хозяина и пошел, палкой отбиваясь от рычавших собак.
Возле дома Матвея он постоял немного, о чем-то подумал, потом подошел к окну, но быстро вернулся и вошел во двор. Тут он долго бродил, отыскивая крыльцо. Во дворе было еще темнее, чем на улице. Наконец он нащупал веревочку от щеколды и дернул. Со свистом открылась внутренняя дверь.
– Кто там? – спросила Агафья.
– Строгов здесь живет? – спросил человек за дверью, по голосу уже узнав Агафью.
– Тут, тут живет Строгов. А кто это?
– Открывай, тетушка Агафья. Это я, Беляев.
– Батюшки-светы! Тарас Семенович! – воскликнула Агафья и, не открывая дверь сеней, бросилась обратно в дом.
– Матюша! Нюра! Фишка! Вставайте скорее, Тарас Семеныч приехал! – зажигая восковую свечку, кричала Агафья.
И, вспомнив, что дверь она не открыла и Беляев продолжает стоять на крыльце, она, по-старушечьи шаркая ногами, заторопилась в сени.
Беляев вошел в прихожую – большой, мокрый. Высокие сапоги его были в грязи, брюки, тужурка, черный картуз набухли водой. По крупному морщинистому лицу текли струйки, а на ресницах блестели дождинки.
Агафья по-матерински ласково обняла Беляева и бросилась к самовару. Дед Фишка в одних нижних шароварах стал помогать Беляеву снимать мокрую одежду.
Матвей, заспанный, взволнованно пожал Беляеву руку и, не зная, о чем говорить, смущенно улыбался. Анна вышла из горницы позже всех, приветливо, но сдержанно поздоровалась с гостем и ушла в куть помогать Агафье. Простота Беляева подкупала ее, но все же некстати явился гость. Своих дел было по горло.
