– Да вот Роман не верит. – Кирилл кивнул головой на своего соседа, круглолицего мужика с окладистой бородой. – Враки, говорит, все это. С какой стати, дескать, солдаты в мирный народ палить будут. Может, говорит, какие чужеземные объявились?
– Тут и дивиться нечему, – серьезно проговорил Матвей. – В пятом году в Петербурге сколько народу перед самым царским дворцом постреляли? Одних убитых было больше тысячи. Шли с женами, с ребятишками просить у царя облегчения. Это, Роман, в столице, на глазах у царя, а уж про Лену чего и говорить.
– Не знаю, Захарыч, может, и так, не знаю, – все еще сомневаясь, сказал Роман.
– А не знаешь, так не трепли языком, – рассердился Кирилл на соседа и, повернувшись к Матвею, продолжал: – И вот, Захарыч, этот мужичок вытаскивает из-за пазухи бумаги, подает каждому по листку и наказывает: „Это, говорит, домой увезите, чтоб все мужики знали, как над рабочим людом власть палачествует“.
– И тебе дал?
– Как же, дал… – Кирилл замялся.
Матвей не утерпел, вскочил с завалинки.
– Так давай, кажи скорее, Кирилл Тарасыч.
– Не довез, Захарыч, – виновато развел руками Кирилл. – Всю дорогу, истинный бог, пуще глаз берег. А тут за Лександровой прикорнул на телеге и задремал. Просыпаюсь, цап за карман – трубки нету. Выронил, ешь ее корень. Ну, Захарыч, и не утерпел, листок-то и пошел в дело, – смущенно закончил Кирилл.
– Эх! – с сожалением вырвалось у Матвея.
Все еще негодуя в душе на Бодонкова, он свернул цигарку и, облокотившись одной рукой о деревянную раму церковной ограды, смотрел задумчивым взглядом на толпившихся по косогору сельчан.
Сходка теперь гудела. Мужики разговаривали громко, оживленно. В сторонке с невеселыми лицами стояли солдатские вдовы. Мужья у них погибли на русско-японской войне, и неволя заставила их нести все мужицкие обязанности перед обществом. До Матвея долетели из толпы обрывки разговора.
– Сват Кузьма, об чем сход?
– Не слыхал, сват, да об чем может быть, кроме податей. Овцу два раза в год стригут, а мужика – десять…
Вдруг послышался лошадиный топот, и к толпе подкатила новая, на железном ходу тележка. Высокий гнедой жеребец остановился и, поводя ушами, косил глазом на сгрудившихся у ограды мужиков.
С телеги слезли пышнобородый староста Герасим Крутков, еще больше посмуглевший от загара Евдоким Юткин, незнакомец в зеленой тужурке и в картузе с кокардой и растолстевший Демьян Штычков.
Мужики раздались. Герасим и Евдоким почти в один голос сказали:
– Здорово, господа мужики!
Кто-то протяжно ответил:
– Здорово-здорово, благодетели!
Вдова Ермолая Пьянкова довольно громко проговорила:
– А нас, бабы, и за людей не считают. От старосты одним мужикам почтение.
Архип Хромков пошутил:
– Не горюйте, бабы. Так и быть, я за старосту с вами поздороваюсь. Здорово, господа бабы! – крикнул он.
Раздался зычный хохот. С кустов церковного сада вспорхнули испуганные чечетки.
Из сторожки принесли стол, две табуретки, скамейку и стул специально для гостя. Староста снял картуз, разговоры смолкли.
– Мужики! – начал Герасим Крутков. – К нам на сход пожаловал из самого уезду главный начальник по земельным делам, сам господин Елизар Петрович Адамов. От всего общества низкий поклон ему! – Староста изогнулся дугой перед Адамовым, а тот слегка кивал головой, важно посматривая на притихших мужиков. – Сход этот собран по его просьбе, – продолжал староста. – Обо всем обскажет он сам, Елизар Петрович господин Адамов. Да чтоб смирно слушать! – прикрикнул Герасим.
Мужики переглянулись. Архип Хромков хотел сказать что-нибудь смешное, но кто-то локтем толкнул его в бок, и он затих.
Адамов поднял руку.
– Трудовое православное крестьянство! Батюшка царь и Государственная дума, радея о благосостоянии тружеников земли, постановили всеми мерами способствовать тем землепашцам, кои захотят выделиться из общества и уйти на отруба. Приказано отдавать этим крестьянам лучшие земли, а для обработки их царь- батюшка повелел своею милостью давать отрубным хозяйствам ссуды из своей государственной, царевой казны. В России многие крестьяне давно уже выехали на отруба, обзавелись хозяйством и живут теперь припеваючи. Начнем сие проводить и мы с божьей помощью.
– Хрен редьки не слаще! – перебивая Адамова, крикнул Калистрат Зотов. – Нашему брату что в деревне, что на отрубах – все одно петля.
Герасим Крутков погрозил ему пальцем, а Адамов взбеленился и заговорил горячо, на высоких нотах:
– Постой, староста, не грози ему, я сам отвечу. Ты вот сказал: „Нашему брату что в деревне, что на отрубах…“ Это кому – вашему брату? Лодырю? Я первый раз тебя вижу, а уже знаю: ты – лодырь. Ты и на сход пришел пьяный. Вот посмотри: настоящий трудовой крестьянин – Евдоким Платоныч Юткин – и в воскресный день трудится. Ты разгуливал здесь, а он уже и на мельницу успел съездить, и по хозяйству целый день хлопочет.
