День проходил за днем, а они не возвращались.
„В город поехали о кедровнике хлопотать. Где ж им больше быть?“ – догадались на селе.
Евдоким и Демьян возвратились из города только через неделю.
На селе все, от мала до велика, горели одним желанием: знать, с чем они вернулись, за кем остается кедровник.
Но Евдоким и Демьян никому ни слова. Встретив как-то на улице Матвея, Архип Хромков сказал:
– Благодетели-то, видно, ни с чем приехали. Ишь как приумолкли.
Матвей проговорил с сомнением:
– Черт их знает, – может быть, и хитрят. Они, братец мой, тоже не без головы.
Архип махнул рукой:
– Ну нет, давным-давно бы проболтались. Не такие люди.
После этого разговора прошло много дней, но все оставалось по-старому. Мужики, бабы и даже ребятишки, вовлеченные самой жизнью в серьезные дела взрослых, по-прежнему искали ответа на занимавший их вопрос: за кем остался кедровник? И так как никто ничего точно узнать не мог, то вскоре поползли самые разнообразные слухи, неизвестно кем придуманные и передававшиеся из уст в уста. Говорили, будто Евдоким с Демьяном побывали в городе у самого губернатора и будто тот сказал им: „Владейте, мужички, кедровником, как душе вашей нравится, а тех, кто мешать вам будет, мы быстро утихомирим“. Передавались даже подробности разговора с губернатором. Увешанный орденами, медалями и лентами, он будто бы распрощался с Евдокимом и Демьяном за ручку и проводил их по дорогим коврам до самых дверей. Слух этот так был правдоподобен и так долго держался, что даже Матвей, очень подозрительно относившийся к подобного рода разговорам, заколебался и почти поверил в него.
Но вслед за этим по селу разнесся новый слух: будто Евдоким и Демьян, истратив большие деньги на взятки чиновникам, добиться ничего не смогли и возвратились домой ни с чем. И опять приводились такие подробности, которые заставляли верить, что все происходило именно так, а не иначе.
Потом появились еще слухи. Они уже не были так противоречивы. Один из них довольно просто объяснял молчание Евдокима и Демьяна: говорили, что им удалось побывать у губернатора, но решение его, дескать, было такое: „Живите так, как жили ваши отцы и деды. Был кедровник общественным, пусть и останется таким на веки вечные“.
Нет ничего легче – уверовать в желаемое. На селе решили, что так и должно быть. На том и успокоились.
3
В один из морозных дней, после крещенья, Максимка, бегавший с салазками по селу, принес страшную весть.
– Мама, Ксюха Демьянова в проруби утопилась! – крикнул он, едва переступив порог.
– Ну-ка, не мели чего не следует! – бледнея, сказала Анна.
Максимка обиженно насупился:
– Ну и не верь! А все на речку бегут.
Все еще не веря Максимке, Анна схватила с гвоздя шубенку и опрометью бросилась из избы. Когда она между огородами выбежала на берег, последние сомнения исчезли. Растянувшись цепочкой почти на полверсты, мужики пешнями долбили лед и баграми ощупывали дно речки. Увидев баб, толпившихся у проруби, Анна с бьющимся сердцем подбежала к ним.
Бабы стояли кучкой и громко разговаривали. Анна прислушалась. Кланька, сноха сельского старосты Герасима Круткова, бойкая, дотошная бабенка, рассказывала:
– Она скот погнала поить, а я в тот час на зады выбежала. Смотрю – Ксюха идет, хворостина в руках. Скот у проруби сгрудился. Быки бодаться вздумали. Она еще хворостиной припугнула их. Потом скот напился, пошел дорогой обратно, она было хотела тоже идти, да что-то остановилась, голову вот так приклонила и закручинилась-закручинилась. Вдруг так, бабыньки, встала на колени, вытянула руки – и головой вниз. Я как стояла, так и обомлела. Стою и ни рукой, ни ногой шевельнуть не могу. Чую, сердешенько мое от страха зашлось. Знаю – вздохнуть надо, а то сама замлею без времени, и никак не могу. Потом слышу – Васька Мыльников бежит с кручи и кричит во всю моченьку: „Люди! Человек утоп!“ Тут и я в себя пришла, закричала…
Выслушав рассказ Кланьки, бабы сокрушенно закачали головами. Послышался чей-то одинокий голос:
– А уж была-то какая! Ядреная да работящая, не сразу такую сыщешь.
Кто-то поддакнул:
– Что правда, то правда! Их, Бакулиных-то, бог ни ростом, ни силой не обидел.
И все опять приумолкли, вздыхая, всплескивая руками и сокрушаясь. Можно было бы уже идти по домам, так как день клонился к потемкам и пора было загонять овец в хлевы, доить коров. Но никто не расходился. Всем хотелось дождаться, чем кончатся поиски утопленницы, и хоть краешком уха услышать о том, почему распростилась Ксюха с белым светом. Пока толком никто ничего не знал. Но то, что Ксюха бросилась в прорубь не от хорошей жизни, понимали даже детишки. Бабы стояли, переминаясь, ждали, чтоб кто-нибудь завел разговор о жизни Ксюхи у Демьяна. Подошла Дубровчиха, умная, всеми уважаемая старуха, нередко с пользой для села вникавшая в общественные дела мужиков.
– Здравствуйте-ка, бабыньки, – заговорила она низким грудным голосом.
Бабы расступились, певуче ответили:
– Здравствуй-ка, Адамовна, здравствуй!
Дубровчиха спокойным взглядом больших серых глаз посмотрела на баб и спросила:
