– Но-но, родимая! – весело крикнул старик.
У Матвея кольнуло сердце. Дед Фишка был ему дорог, и не раз уже командир партизан зарекался давать ему опасные поручения. Но сделать это было нелегко. Неугомонный старик не терпел безделья, да часто и заменить его, как в этом случае, было некем.
2
Вечерело. Ветер раздул тучи, и серое небо подернулось легкой голубизной. Выпавший ночью мягкий снежок за день растаял, и земля вновь лежала пепельно-темная, обнаженная и неживая.
Архип с дедом Фишкой распрощались у черемушника, верстах в пяти от Сергева. Дальше дед Фишка направился пешком. Черемушниками он вышел на луга и тропкой, по которой ходили на реку рыбаки, подошел к селу.
Хозяйка постоялого двора встретила деда Фишку как старого знакомого. В просторной избе по-прежнему было чисто и пусто.
– А, пимокат! – воскликнула старуха, зажигая тряпичный фитилек, опущенный в баночку с жиром.
– Я, хозяюшка, я. Опять у тебя заночевать придется, – заявил дед Фишка.
– Милости просим, места у меня много, – пропела старуха и, присаживаясь к столу, спросила: – Не пожилось, видно, в Жирове-то?
„Ишь какая памятливая!“ – отметил про себя старик, а вслух сказал:
– Сама, хозяюшка, знаешь, в какие времена живем. У другого и есть шерсть, а бережет до других дней. Каждый ведь так судит: сегодня, дескать, скатаю, а завтра отберут.
Хозяйка, вздохнув, проговорила:
– Чего там! Времена тяжкие…
Дед Фишка думал, что старуха примется сейчас рассказывать сергевские новости, но она замолчала и, поднимаясь, спросила:
– Чай будешь пить? Самовар поставлю.
Надеясь кое-что выведать у хозяйки, дед Фишка поспешил согласиться.
Самовар старуха ставила долго. Дед Фишка сидел молча в переднем углу и думал: „Если так пойдет, ничего я от нее не узнаю. К кому бы еще заглянуть?“
Когда самовар вскипел, он помог старухе поставить его на стол и вытряхнул из карманов сухари.
Но старуха раздобрилась, отодвинула их и принесла полковриги свежего хлеба и чашку с огурцами.
За чаем разговор оживился.
– Жил тут народишко раньше неплохо, милый, – рассказывала хозяйка. – А теперь все пошло прахом. Можно сказать, один у нас справный есть житель, Степан Иваныч Зимовской – лавочник наш, и он же староста… У этого чего-чего только нет! Люди, видишь, разоряются, а он нынче себе второй дом на бугру построил. Живет припеваючи. В одном доме сам живет, а в другом солдаты теперь на постое. Казна ему и за это платит. У счастливого, милый, и петух несется.
– Неужель под солдатами целый дом? Гребет деньгу! – воскликнул дед Фишка, настораживаясь.
– А как же, милый, их тут много. Да все охальники, пьянствуют да распутничают…
Разговор принял задушевный характер, и дед Фишка с удовлетворением подумал: „Не зря вечер перекоротаю“.
За окном раздалось фырканье коней, погромыхивание телег и людской говор.
Старуха вскочила, кинулась к окнам. Дед Фишка выхлебнул из блюдца чай, быстро перевернул чашку вверх дном и, вылез из-за стола. Стараясь не выдать хозяйке своего волнения, посматривая на дверь, он сказал:
– Может, постояльцы, хозяюшка?
Не отрываясь от окна, старуха ответила:
– Пронеси господь таких постояльцев.
– Кто там? – обеспокоенно спросил дед Фишка, берясь за шапку.
Старуха не успела ответить. На крыльце послышался топот, смех, дверь раскрылась, и в избу ввалилось десятка полтора солдат с винтовками, с мешками за спиной.
– Здорово, хозяин! Примай на фатеру!
Дед Фишка, поняв, что солдаты приняли его за хозяина, отложил шапку в сторону и, переглянувшись с хозяйкой, сказал:
– Раздевайтесь, самовар на столе горячий.
– Славно! С дороги невредно чайку попить, – проговорил один солдат.
И с говором, смехом солдаты принялись в суматохе раздеваться. Хозяйка подошла к деду Фишке, встала с ним рядом и прошептала:
– Ты уж не уходи, пимокат. Будь за хозяина, а то оберут они меня, разбойники.
Дед Фишка кивнул головой. Уходить с постоялого двора он сейчас и не собирался. Приглядевшись к солдатам, он решил, что опасности для него пока нет никакой.
„Разговорюсь с ними, узнаю кое-что, а ночью поднимусь, да и был таков. Парочку винтовок бы еще у
