4
Проснулся Артем от суматохи, царившей в доме. В полусне еще он смутно слышал, как тревожно, вполголоса говорил что-то отец. Потом часто захлопали двери, и до него донеслись чужие голоса. Почувствовав прикосновение чьей-то руки, он с усилием открыл веки и увидел мать. Анна стояла возле него встревоженная, плачущая.
– Ты что, мама? – спросил Артем вялым голосом, не поднимаясь с подушки.
Анна проглотила подступившие к горлу рыдания и, сморщившись, как от мучительной боли, испуганно глядя на сына, сказала:
– Сынок. В нашу Маню сейчас стреляли.
„Нашу“… Мать, стало быть, все знала. Артем отметил это слово прежде, чем сознание его восприняло весь смысл сказанного ею.
– Стреляли?! – вскакивая с постели, вскрикнул он. – Кто стрелял?
– Не знаю. Все туда, к Сурковым, бегут, – слабым голосом сказала Анна.
Не помня себя, Артем в несколько минут добежал до сурковского дома. У ворот уже толпились мужики, бабы и ребятишки. Несколько парней, в том числе Максим Строгов, были верхами на лошадях, с ружьями за плечами. Лошади беспокойно топтались под седоками, всхрапывали в предчувствии бешеной скачки.
Антон Топилкин, раскрасневшийся, в косматой папахе, сдвинутой на макушку, в длинной кавалерийской шинели, размахивая руками, кричал своим зычным голосом:
– Не остановятся – стреляйте! В коня! Без коня не уйти. И дороги им пересекайте! Дороги!
Этот крик Антона, как и гул толпы, не коснулся сознания Артема. Он был охвачен одним порывом – скорее, как можно скорее увидеть Маняшку, оказаться подле нее.
Люди, завидев его, расступились, и на ослепительно сверкавшем от солнца снегу Артем увидел Маню. Она лежала на спине, откинув руку. Вязаный белый полушалок сполз с ее головы, и пряди черных волос спустились на полузакрытые глаза.
Тяжело дыша, вытирая ладонью вспотевший лоб, Артем остановился, не доходя до нее нескольких шагов.
Холодное спокойствие лица девушки было неживым, и Артем понял весь ужас происшедшего.
– Кто ее? Кто? – сказал он жестким голосом, обращенным ко всем стоявшим вокруг.
Пошатываясь, он сделал еще три шага, опустился на колени и, низко склонив голову, словно окаменел в безмолвии.
Бабы не вынесли этого. Всхлипывая и утирая слезы, они с трудом сдерживались, чтобы не заголосить. Артем ничего не замечал вокруг себя. Он пребывал в том глубоком, до обморочности, состоянии тяжелого бездумья, которое бывает у человека, сраженного внезапным горем. Даже голос Дуняшки, стоявшей рядом, он воспринимал как эхо, летящее из какой-то бесконечной дали. Всхлипывая, Дуняшка рассказывала:
– Совсем еще темно на дворе было, когда постучали в окно. Я подошла к окну – никого не видно. Кричу: „Кого надо?“ – „Дубровину в штаб требуют“. Я – в горницу. Она уже услышала, встала, начала одеваться. Только выбежала на улицу, слышу: б-бах! Я кинулась к воротам: Маня лежит на земле, а перед ней на конях Демьян Штычков и сын соколиновского мельника Епифанов. „Передай, кричат, почтение Артему Строгову и скажи, чтобы готовил себе веревку. Сюда пришел, да обратно не уйдет“. И – в проулок, как вихрь…
– Бандиты! Пусть они себе с белой шпаной закажут веревку! – сверкая зеленоватыми глазами, с ярым возмущением крикнул Антон.
Его слова точно пробудили Артема. Он встал, огляделся. Около него стояли отец, Дуняшка, Тимофей Залетный, Архип Хромков, начальник штаба.
– А работают они чисто. Знают, стало быть, кто с толку их сбил, – пожевывая усы, как обычно медлительно, сказал Старостенко.
Антон покосился на Архипа Хромкова, недовольно проговорил:
– Разведка наша зевает. Сколько раз я Хромкову говорил: накрыть бандитов надо! Где-нибудь тут поблизости прячутся.
Архип поморщился, взглянул на Антона подичавшими глазами, полуобняв Артема, сказал:
– Дорого мы, Артюша, с них за нее спросим!
– Да, уж я приложу руку, приложу, дядя Архип, – сухо сказал Артем и, повернувшись к отцу, спросил: – Куда ее понесем?
Матвей очнулся от суровой задумчивости, переглянулся с Антоном.
– В штаб понесем. Хоронить с почестями будем. Она у нас первой партизанкой была.
Артем с помощью Архипа и Антона взял Маню на руки. Теперь, когда, бездыханная и по-прежнему для него дорогая, она лежала на его руках, чувство безысходного горя, которое ничем невозможно было уменьшить, охватило Артема. В эту минуту он ощутил такое острое одиночество, такую тоску, будто на всей этой холодной, занесенной снегом земле он остался один-одинешенек. Артем нес ее легко, бережно, словно она была совсем невесомая.
„Ну зачем все это случилось? Зачем?“ – спрашивал он себя.
Антон, Матвей, Тимофей Залетный, Архип Хромков, бородачи Бакулины шли позади него. Они хорошо, очень хорошо знали, как сурова и безжалостна жизнь, но сейчас они плакали, не стыдясь своих слез.
5
Дело, которое привело Артема в Юксинскую партизанскую армию, в письме штаба было изложено так:
