– Только что, Дуня.
– А я все навестить вас хотела, да постеснялась, по правде сказать. Ну-ка, думаю, не поглянется вам мой приход, – певуче говорила Дуняшка.
– Ну что ты, Дуня, рад был бы. Полежи-ка пять-то недель в кровати. С тоски пропадешь! – проговорил Артем, осторожно присаживаясь на табурет.
Дуняшка засуетилась по прихожей с веником в руке – смахнула сор под железную печку, наскоро раздернула половичок у порога, сбившийся в кучку. Проделав все это проворно, легко, она села за стол, спросила:
– Тоскуешь?
– Тоскую, Дуня, – признался Артем.
– А я все во сне ее вижу. Снится она мне в белом платье, с венком из цветов на голове, точь-в-точь такой, как, бывало, на девишнике в троицу…
Они просидели с полчаса, вспоминая Маню, свою юность, друзей, одни из которых жили тут же, по соседству, а другие, вроде Ромки Горбачева, сложили голову на чужбине.
Артем ушел от Дуняшки еще более расстроенный, со смутным чувством неудовлетворенности жизнью.
Проснувшись утром, он горько подумал: „Опять длинный, скучный день наступил“, – но вспомнил о Дуняшке и почувствовал облегчение.
„Схожу опять к ней, все-таки время пройдет незаметно“, – решил Артем, вставая с постели.
Дуняшка встретила его, как и вчера, с радостью, от волнения даже слегка зарделась.
Через день Артем вновь пришел к Дуняшке, а потом зачастил к ней каждодневно, а то и на дню дважды.
Дуняшка вязала сети для рыбаков, и присутствие Артема нисколько не мешало ей заниматься своим делом. Дочка ее по целым дням находилась у соседей, Пьянковых, где у нее были подружки такого же возраста, и тишина, стоявшая в доме, всегда располагала к беседе.
Разговоры у Артема с Дуняшкой были все о ней, незабвенной Мане. Охотно уступая просьбам Артема, Дуняшка рассказывала длинно, со всеми подробностями, о том, как жила эти годы его невеста.
Слушая Дуняшкин певучий говорок, Артем живо представлял себе всю жизнь Мани Дубровиной: ее уход от родителей, работу по найму на эстонских хуторах, вступление в партизанскую армию в то время, когда партизаны стояли еще в Юксинской тайге, у Светлого озера, участие в боях и тоску, тоску по нему, Артему…
Дни шли за днями, а тема их разговоров не менялась. Когда нового ничего не приходило на ум, Дуняшка принималась пересказывать старое.
Но в конце концов это, видимо, утомило ее, и однажды, прервав свой рассказы, она сказала:
– А вы-то как жили, Артем Матвеич? От вас почти три года не было ни слуху ни духу. Многие вас и в живых не считали…
Артем очнулся от задумчивости, в которой он всегда пребывал, слушая Дуняшку, вскинул черную ломаную бровь.
– Ох, долго мне о себе рассказывать, – сказал он и вздохнул. – Немало и мной пережито. Вначале, как призвали, служил в Иркутске, в пехотном полку, потом с немцами воевал. Летом семнадцатого года был ранен и попал в лазарет в самый Петроград. Вышел из лазарета, в партию большевиков записался. В октябре вместе с матросами мы, красногвардейцы, приступом царский дворец брали. Самого Ленина на съезде Советов слышал, в самом зале, в охране, стоял. Ну, а потом опять началась походная жизнь. На разных фронтах побывал, а больше воевал против Колчака, на Урале и под Тюменью. Сначала рядовым был. А в январе тысяча девятьсот девятнадцатого года собрали нас, коммунистов, и назначили на командные должности. Пока вот сюда не послали, в Красной Армии ротой командовал…
Он посмотрел с улыбкой на Дуняшку, развел руками: вот-де и все – и, помолчав, впадая вновь в задумчивость, тихо спросил:
– Ну, а предчувствия-то у нее были, как мне приехать?
– Были, Артем Матвеич! – воскликнула Дуняшка. – Бывало, ворожим на картах, а ей все встреча с трефовым королем выпадает. Возьму скажу ей: „Ой, Маня, едет где-то Артем Матвеич!“ Засияет вся, обнимет меня, шепчет: „Живой он, живой, что бы ни говорили, а живой“.
Артем низко опустил голову. Долго длилось молчание. Розовели стекла в окнах от лучей заходящего солнца, погромыхивал от ветра ставень, с легким стуком бегал челнок в руках Дуняшки. Артем сидел задумчивый, все в той же позе – сгорбившись, устремив взгляд куда-то в пустоту. Потом он выпрямился и, словно отвечая на свои мысли, сказал:
– И надо же было этому приключиться! Ну, не уйдет от меня Демьян, клянусь, не уйдет!
Дуняшке стало жалко Артема, – понятны и близки ей были его переживания. Она ласково посмотрела на него, участливо проговорила:
– Худеть вы стали, Артем Матвеич. От тоски все. А что ж без конца тосковать? Что было, того не вернешь. Я вот тоже, когда получила письмо о смерти Васи, горевала-горевала, а потом поняла, что слезами горю не поможешь.
– Это верно, Дуняша, – вздохнул Артем, – жить надо…
– Как же, Артем Матвеич, жить собираетесь? Здесь останетесь или уедете куда-нибудь? – спросила Дуняшка.
Артем взглянул на нее, усмехнулся:
– Чудачка ты, Дуня! Куда же мне из родных мест ехать? Некуда. Да и ты тут. Оттого, что была ты
