Из села Матвей вернулся вместе с Анной.
При одной мысли об уходе Матвея с пасеки у Анны сжималось сердце. То ласками, то угрозами пыталась она удержать Матвея дома.
– Ты подумай, Матюша, что будет? Опять все прахом пойдет, – говорила она. – Мельницу вот не достроили. Земли сколько у нас нераспаханной… И мне жить надоело так: не то вдова, не то мужняя жена. А войны, гляди, и совсем не будет.
Матвей молчал.
Жизненная дорога перед ним раздваивалась, и он еще не знал, в какую сторону придется идти.
4
Через три дня Матвей сидел в доме брата в городе и слушал пылкую речь Власова квартиранта, тюремного фельдшера Прохоренко.
Небольшой, щупленький, с усиками, закрученными в стрелку, он подскакивал в кресле и кричал, будто перед ним была толпа:
– Тихий океан и его побережье, дорогой мой, – это кладезь неисчислимых богатств. Сюда тянутся руки всех государств. И Россия не имеет прав отставать! Не надо забывать: мы – могущественная держава мира. Война будет! И скоро, дорогой мой!
Прохоренко передохнул, хлопнул Матвея по плечу.
– Россия разобьет, дорогой мой, японцев в полмесяца, но все-таки это будет война. Зачем вам рисковать собой?
Матвей смотрел на кривляющегося перед ним человека и чувствовал, что слова фельдшера раздражают его.
– Если жить по правде, господин фельдшер, – сказал Матвей, – то ни русскому царю, ни японскому не надо лезть на китайские земли. Пусть китайцы сами свою жизнь настраивают.
– Вы наивны, дорогой! – вскочил Прохоренко. – Поймите одно: Китай – это неисчерпаемые богатства…
– Так у богатства есть свой хозяин. Вот о чем я.
Прохоренко махнул рукой, схватил со стола пачку газет и выскользнул за дверь.
– Этому впору городским головой быть, – с гордостью сказал Влас.
Матвей молча выплюнул окурок на щелястый, некрашеный пол.
Вечером он пошел к Соколовскому. На многие вопросы тюремный фельдшер не дал ответа. В газетах, на которые он ссылался, было много угроз японцам, бахвальства, но ничего определенного о войне не говорилось.
Матвей долго блуждал по городу, пока нашел улицу, на которой жил Соколовский. Взойдя на покосившееся парадное крыльцо двухэтажного дома, он дернул за проволоку звонка.
Вскоре послышались торопливые шаги по лестнице, и дверь широко распахнулась. На пороге стояла высокая молодая женщина. Большие синие глаза ее смотрели на Матвея с любопытством.
– Мне Соколовского надо, – сказал Матвеи.
– Такой здесь не живет, – ответила синеглазая женщина.
– А он здесь жил? Это дом номер двадцать девять? Он сам мне этот адрес давал, – торопясь, проговорил Матвей.
– Да, он здесь жил. Но теперь не живет. А вы что – его родственник или просто знакомый? – как-то странно спросила синеглазая женщина, продолжая внимательно приглядываться к Матвею.
– Знакомый, – ответил Матвей и подумал: «Что она, дура? Уж на родственника-то я никак не похож».
– Ах вон как! – воскликнула женщина, точно услышала что-то неприятное, но, спохватившись, проговорила подчеркнуто любезным тоном: – Сочувствую вам, но где теперь живет Соколовский, не могу вам сказать, – не знаю.
«Все знает. С того же куста ягодка», – решил Матвей и, помолчав, спросил:
– А Беляев здесь не проживал?
– Беляев? Никогда о таком не слышала. Соколовский жил… это так.
Матвей постоял несколько секунд, обескураженный неудачей, и слегка поклонился.
– Всего доброго вам!
– До свиданья! – сухо бросила женщина и хлопнула дверью, но когда Матвей оглянулся, то увидел в щель синие глаза, с интересом наблюдавшие за ним.
Глаза были полны не то тревоги, не то озорства. Матвей недоумевал: «Смеется или Соколовского прячет?»
Вместо ясности и спокойствия, которые он хотел получить у Соколовского, он уходил отсюда еще больше обеспокоенный и встревоженный.
Утром в комнату, запыхавшись, вбежал Прохоренко.
– Собирайтесь, дорогой мой! Начальник обещал мне принять вас с утра.
Матвей встал. Собираясь, думал: «Что же делать?»
