тех товарищей своих по посольскому делу, которые в оную пору, в лето 7119, прельщенные милостями королевскими, или же из хитрого умысла, от посольства нашего из-под Смоленска отъехали, а его, Филарета, оставили с немногими вернейшими людьми на пленение и поругание.
Мне же тогда в Горбатове живущу с Настасьей счастливо. Вдруг скачет посыльный, письмо мне везет от келаря Аврамия:
«Другу любимому Данилу Ивановичу чернец Аврамий Палицын бьет челом. Восславим Христа Бога нашего и святых угодников его Сергия и Никона, их же молитвами возвратился из плена литовского святейший государь наш Филарет Никитич. Сведав ныне о его чудесном и счастливом избавлении, пристало нам не только возрадоваться и возликовать, но и вспомнить о старинном грехе нашем, под градом Смоленском содеянном — сам разумей, Данилушко — и покаяться искренно и без лукавства, и отрешиться от суетной славы мирской, и в пустыню удалиться, и там до конца дней своих в тишине и безвестности проживая, молить Господа неустанно о прощении, даровал бы он нам хоть малую ослабу от вечных мучений, нас ожидающих. Если же не удалимся, настигнет нас злейшая кара от Господа еще в этой бренной земной жизни. Об этом уже и грамота прислана в Троицкий монастырь: дескать, не пристало в вашей славной обители у высших чинов состоять людям, кои в минувшие смутные лета запятнали себя некими изменами, и прочая.
Посему, Данилушко, я уже келарский чин с себя сложил, и испросился у освященного собора ехать в монастырь Соловецкий на покаяние, а вернее сказать во изгнание. И ты, если не хочешь худшую долю восприять, откажи имение свое дому чудотворца, и собирайся без мешканья, и с женою поезжай в Александрову Слободу. Там я тебя буду ждать, и оттуда мы вместе в Соловки поедем.
В Соловках у меня есть знакомцы добрые; с ними я писаниями уже обослался; встретят нас с ласкою, и житие наше устроится безбедно и сносно. Ежели денег достанет, купите шубы и иных теплых портов поболее, ибо там зимы студеные».
Так залетели мы с Настёнкой в Соловки. Житие наше здесь, по слову Аврамиеву, беспечально текло; жили мы зимою в слободе монастырской, летом же на малом пустынном островке в уединении промышляли семгу и треску и сельдей для братии.
По смерти же Настёнкиной возложил я на себя ризы иноческие, и не осталось мне в этой жизни иного утешения, кроме преданного служения Богу всемилостивому, на него же единого уповаю. И за веру истинную мне умереть вовсе не страшно.
И все мы здесь, соловецкие сидельцы, радостно такую смерть воспримем. А смерти не избежать нам, ибо богоотступники тесно нас облегают и помалу нашу силу превозмогают; к ним же во всякое время подмога ратная и запасы проходят без претыкания, а нам помощи ждать неоткуда, только от Бога всевышнего.
Ты же, Господи, видишь готовность нашу и хотение умереть за тебя единого, и милостиво попускаешь хотению нашему исполниться.
За то тебе слава вовеки.
