замазкой. Теперь все будет как надо... Резали, солили, растирали руками, закладывали слой за слоем, полукочаны аккуратно засыпали резаной капустой и утрамбовывали. Получилось две бочки по сотне килограммов - на весь подъезд. Прибегал даже Крылов - давал советы и убегал к своей истории. Коты смотрели с удивлением -который год! могли бы и привыкнуть! - брезгливо нюхали капустные листья и удивлялись людской всеядности. Пришел Артист, просунул нос в дверь, ему дали понюхать капустный лист, а он его моментально сжевал, видимо, решил всех поразить, но не до него было... Все беспокоились - 'не забудь протыкать...' - и действительно, пока капуста бродит, нужно выпускать газ, он скапливается у дна и может испортить вкус. Но Мария ничего не забывала, брала длинную, отполированную до блеска палку, которая ждала своей работы целый год - и протыкала - до дна, и в воздухе долго стоял запах метана и других газов, сопутствующих брожению... А тут вдруг пошли грибы, поздние, как полезли, как полезли... даже Бляс с Аугустом устали собирать, плюнули - 'ну их, пусть остаются, нам хватит...'
К осени Феликс совсем избаловался - суп перестал есть, а мясо предпочитал вареное и даже, оказывается, любил жареное. Я думал сначала, что дело в зубах - ведь старик, и старался для него, а потом увидел как-то, что он свободно перекусывает мелкие кости... Ну, зажрался кот, еще жарить я тебе буду... Лариса по-прежнему бегала в деревню - доставала молоко от особой козы. Антон молоко хвалил, а сам тайком переливал в баночку и приносил мне, я давал Феликсу. И вареное мясо коту в конце концов надоело, он требовал только молока, стал задумчив, шерсть у него к осени отросла, потяжелела, и он раздобрел- ходил важно, спокойно, по лестнице поднимался не спеша. Если вкусная еда не давала покоя, то он закапывал ее - деловито ходил вокруг миски и скреб лапой линолеум... после этого спокойно уходил. Но от рыбы никогда не отказывался - с размаху выбивал ее когтистой лапой у меня из рук и тащил в угол. Он делал это с шиком и очень резко: как я ни пробовал отдернуть руку, чтобы он промахнулся, ничего не получалось - он настигал добычу...
Но как сытно ни ел мой друг, спускаясь с лестницы, он не мог не заглянуть в ведро с отбросами и часто залезал в него так, что виднелся только хвост. Он не обращал внимания на мои уговоры и шипение в ночной тишине, и мне приходилось не очень вежливо извлекать его из ведра и выпроваживать на улицу...
К зиме вокруг нас стали собираться коты, которых я не знал. Летом они кормились на полях, у магазина, а были и перебежчики, которые жили то в жэке, то у нас, но это были светлые, в жэке черных не держали... Пришел большой, тигровой масти кот Маркиз, с бандитской рожей и неприятными замашками. Он где-то отрастил огромное брюхо, которое при ходьбе колыхалось из стороны в сторону. Маркиз вел себя нагло, и Феликсу пришлось поставить его на место. Он сделал это так же, как с Серым. Маркиз ходил кругами, вопил, раздувался до невероятных размеров, но под давлением взгляда черного кота слинял и выше второго этажа с тех пор не поднимался. Но и здесь, на ступеньках между вторым и первым, он как-то столкнулся с Крисом, и тот жутко избил толстяка. Напрасно, вырвавшись из подъезда, Маркиз надеялся улизнуть - не было кота быстрей Криса, - он гнал Маркиза по всем улицам города... Но на следующий день Маркиз появился снова, вел себя скромно и был прощен: получил разрешение жить в соседнем подъезде, и Лариса приносила ему еду... Появилась трехцветная кошечка и привлекла всеобщее внимание. Если Маркиз был чернопятенным с натяжкой - все зависело от установок, которые менялись каждый год, то трехцветка определенно была в числе запрещенных. Ее тоже кормила Лариса, а наверх ей пробиться не удавалось Люська как бешеная накидывалась на нее и преследовала по всем этажам... Пришел очень красивый голубовато-серый кот, его так и звали Голубым или Голубчиком. Он как-то сразу определился к Блясу и спал и ел у него. Этих знали по прежним годам, но были и такие, которых раньше никто не видел, и даже два черных котенка прибежали и остались. Коты шли на тепло, кончилась осень, кончилась... И они шли навстречу опасности, потому что в трубах, в оврагах их никто бы не нашел. Гертруда знал, когда устраивать облаву. Он грозился установить в доме импортный прибор, который ожидали со дня на день, чтобы сигнализировал в жэк о состоянии дел. Бляс говорил, что разобьет эту штуку, но котометра пока не было...
Теперь у нас были и грибы, и капуста, и картошка, и свинина... и окна законопатили, и щели, дыры забили, заделали, как могли, так что, можно сказать, к зиме подготовились. В завершение подготовки Бляс с Аугустом сгоняли в райцентр и притащили огромную, литров двадцать, бутыль пустырника. На все расспросы - как удалось? - Аугуст отмалчивался, а Бляс таинственно ухмылялся. Они привезли новости - опять что-то готовилось. То ли из советов решили сделать комитеты, то ли из комитетов - советы, то ли запретить базары, то ли разрешить, то ли воспитать хозяина без собственности, то ли вырастить собственность без хозяина... Никто толком не знал ничего, но такие слухи всегда предшествовали неурядицам. И все-таки мы упрямо надеялись, что причинение новых благ минует нас - и зиму как-нибудь переживем...
6. Зимние тревоги
Болезнь
Время подступало суматошное и тревожное - кальмары, потом облава... А может, сначала облава? Говорили, что и так бывало... И - надо же! - в такой неподходящий момент я заболел. Простудился, что поделаешь... Нет, бывает, вдребезги простужен, а все-таки не болен, держишься, и даже появляется особая энергия - то ли от ощущения тепла в руках и ногах, сопутствующего простуде, то ли от внутреннего сопротивления болезни. А болезнь - это болезнь: утром садишься на кровати и чувствуешь - мир повернулся к тебе другой стороной, воздух прозрачен и странен, звуки другие, и запахи не те, а голова и все тело в этом новом пространстве - чужие...
Вот в таком состоянии я проснулся как-то утром - зимним, потому что тепло истощилось, солнце устало, и холод завладел нами. Как он обжигает в первое утро, когда выходишь в осенней обуви на ослепительный снег... кажется, что трагедию зимы просто невозможно пережить. По-моему, это вторая по силе трагедия после заката. Вторая потому, что свет все же пробивается сквозь сплошную пелену облаков в серые зимние дни, и за двести этих дней успеваешь даже привыкнуть к холоду и темноте, и скрываешь в груди надежду на тепло - иначе не выживешь. С детства помню такое вот свое отношение к зиме. Я легко верил, что предки мои холода не знали, жили у вечно синего моря, среди апельсиновых рощ. А я жил и состарился на этой суровой земле, и даже полюбил ее - по-своему, горько и безнадежно... Но что об этом говорить, вот теперь болею. И в болезни можно найти что-то приятное, а не только гадость. Мы все спешим, спешим, а ведь ничего хорошего не рождается раньше срока. Болезнь дает законную остановку. Счастливы дети, которые болеют, их не так легко сбить на заезженную колею, они оглядываются и удивляются. А я?..- А я денек отдохну. Устал, видите ли... Казалось бы, какие здесь дела? А вот, представьте себе, целый день занят. Во-первых, все эти коты и собаки не приходят разом к обеду, они звери свободные и едят, когда проголодаются, каково их кормить? И потом - должен я немного подработать на мясо и прочую еду? - одни супом, хотя и хорошим, жить трудно, и значит, я помогаю Блясу и Аугусту, чем могу. А разве не надо подумать об облаве? - и эта работа вместе с Антоном требует времени. А вечером явится друг Феликс, с ним надо посидеть в кресле, и накормить его, и побеседовать... Вот заболел - и все пошло прахом. Ерунда, несколько дней ничего не изменят. Нет, до вечера полежу, а там придет Феликс. И я лежу и разглядываю свою квартиру...
Каждая квартира лучше всего понятна из какого-нибудь укромного уголка и непонятна стоящему посредине комнаты постороннему человеку. В этой квартире два таких места - кресло у окна и кровать. Вот здесь можно сидеть и смотреть на фонарь за окном - удобно и безопасно... а когда лежишь, то видишь обе комнаты, и знаешь еще, что за углом коридорчик, там кухня: можно встать и бесшумно в темноте пойти туда, постоять у окна и пройти обратно, стараясь не замечать ненадежной выходной двери. Почему эти двери так ненадежны? Они перестали быть защитой, а ключ - удивительный кусочек металла - перестал быть тайной... Хорошо, что не скребет, не толкает дверь 'дядя', старый знакомый Коля, губастый юноша с вечно багровыми ушами. А, не стоит об этом... Историк копается за стеной, но и он мне не нужен. Отлежусь... Когда лежишь, Феликс иногда прыгает на кровать и нюхает бороду. Я видел, как Крис и Вася... покойный Вася... столкнувшись, также обнюхивают друг друга. Как странны, должно быть, им наши гладкие белые руки... а лица? И еще дружат с нами - до чего терпимые существа... Пожалуй, температура поднимается... Может, открыть дверь?.. Нет, Коля войдет... кожа на носу у него, как кожура граната, цвет
