девчонкой с прямыми волосами — чистой и простой.
Забравшись под одеяло, она уютно прижалась ко мне и под стук дождя продолжила свой допрос. Она не собиралась бросать преследование. Ей было нужно от меня что-то очень ценное.
— Тебе лучше? — спросила она.
Я глубоко заглянула ей в глаза.
— Саксонцы рассказывали, как убить то существо, о котором ты говорила?
Мы обе лежали на боку лицом друг к другу, согревая друг друга. Она коснулась моей щеки.
— Я надеялась, ты мне про это расскажешь.
Я почувствовала, как заливаюсь краской паники.
— Если бы я его убила, то рассказала бы.
Голоса трепетали у меня в голове, как птичьи крылья. Она снова погладила мою щеку, но я отстранилась от ее пальцев. Дождь с силой хлестал в окна.
— Возможно, не убила, но сбежала от него. Почему бы тебе не рассказать как?
Я отвела взгляд. Коснувшись моего подбородка, она снова заставила меня взглянуть ей в глаза.
— Только посмотри на себя. Краснеешь? О чем ты умалчиваешь?
От дождя ее лицо светилось. Губы приоткрылись в неотступном вопросе. Мне хотелось, чтобы она замолчала. Хотелось причинить ей боль. Хотелось остановить поток вопросов. Она почувствовала мой страх и легчайшим движением погладила меня по животу.
— Ты никому, никому не расскажешь, — предостерегла я. — До смерти.
— Никому.
Я приблизила губы к ее уху, холодному и влажному. Пока она слушала, ее руки лежали у меня на талии.
— Так я и знала, — прошептала она.
Ее руки скользнули с моей талии к низу живота, где она обнаружила странный синяк. Она поцеловала меня в губы.
30
Мое повествование не предполагает легкомыслия, ему тут не место. Я просто стараюсь быть по возможности честной. Моя сексуальность играет роль в этой истории и имеет значение для ее исхода. Скажу, что за несколько недель, которые мы провели с Клемми, я испытывала к ней глубокие чувства, хотя и понимала, что наша близость долго не продлится. Более того, у меня было дурное предчувствие. Возможно, уже тогда Торгу нашептывал наше будущее. Занимаясь сексом, я говорила себе, что в основном предпочитаю мужчин, но пережитое в отеле на горе что-то во мне высвободило, расшатало устои и правила, какими я руководствовалась в большинстве жизненных ситуаций. Все равно те устои и правила — вымышленные. Каждый из нас — сумма того, что встречается в роду человеческом. Сегодня я это знаю.
Неверно было бы сказать, что в тот момент я подпустила ее к себе по той же причине, по какой разоблачилась перед Торгу — ради выживания. Клемми желала чего-то большего, чем секс. Ей требовались ответы, а я отказывалась их дать. Взамен я могла предложить лишь иную реакцию: отвлечь ее, чтобы защитить себя. Если в те часы полнейшей растерянности и страха ей хотелось со мной позабавиться, я ей это позволяла. Такая малость — из благодарности дать ей то, чего она хочет. Теперь я понимаю, что я много хуже, нежели просто трусиха, но я прощаю себе эту вину. Я все бы себе простила. Я хотела жить.
На следующее утро мы улизнули от угрюмых взглядов портье на поиски еды, и Клемми задала практичный вопрос:
— Что теперь?
У нас кончались деньги. Следующая ночь будет нашей последней в гостинице. Мы могли бы вытащить на дорогу и попытаться продать арендованный «BMW», ведь рано или поздно мне придется объявить, что я жива.
— Пока не могу, — сказала я, думая про Торгу.
С каждым проходящим днем я все больше казалась себе его приверженцем, все меньше жертвой. Я была не в состоянии объяснить эту трансформацию, но мне чудилось, что за мной охотятся, и, сама о том не подозревая, Клемми стала одним из охотников. Она пока не ведала, что добыча у нее уже в руках.
— А нам нельзя просто немного постранствовать? Пока я не пойму, что говорить. Тебе ведь это понравилось бы, да?
— В том, что мы делали, греха нет, — отрезала она, будто я ее в чем-то обвиняла. — Иисус о нем даже не упоминает.
— Конечно, нет. Я не то имела в виду. Я просто… Мне бы хотелось…
— Извини, — покраснев, она снова бросила на меня тревожный взгляд. — Возможно, это прозвучит не по-христиански, но почему бы тебе просто не солгать? Скажешь, что попала в лапы гангстеру, что он тебя изнасиловал, избил тебя и запер, а потом ты сбежала. Кто в этом усомнится?
Будь дело лишь в моей невиновности, я бы сию секунду обратилась в полицию. Но удерживало меня как раз разрастание моего нового темного я. Мне не хотелось от него отказываться. Не хотелось утрачивать власть. Соучастие можно было прочесть у меня по лицу. Полиция поймет. Клемми уже поняла, хотя пока этого еще не осознает. Пока не хочет верить. Но поверит, а тогда придется улаживать проблемы. Поэтому вместо того, чтобы лгать полиции, я сказала полуправду ей:
— Я плохо умею врать.
В общем и целом это правда. Раньше я всегда говорила то, что думаю, пусть даже мои слова кого-то обижали. Клемми я об этом умолчала, но Роберт однажды сделал мне большой комплимент: сказал, что знает, когда удовлетворил меня в постели, потому что обычно я не слишком шумлю, разве только происходит что-то особенное, а такое случается нечасто. А сейчас все стало с ног на голову. Моя история обратилась в ложь. Мое лицо, глаза и губы — фасад лжи, а истина рекой льется мне в мысли, затопляя разум. Обманутая собственным ограниченным знанием, Клемми, возможно, этого не видит, но моим коллегам в «Часе», которые хорошо меня знают, хватит одного взгляда. Они тут же вытащат на свет все дыры в моей истории. Если меня били, то где следы? Где меня держали? Кто меня похитил? Знаменитый глава преступного мира Восточной Европы? Человек, которого многие считают умершим, а кое-кто даже мифом? И почему я не обратилась в полицию сразу? Почему хотя бы час бродяжничала по Румынии с этой женщиной? Без пуленепробиваемых ответов с ними нельзя встречаться.
— Когда мы обратимся к властям, — сказала я Клемми, — я объясню, что именно со мной случилось. Скажу все, как было. Иначе смысла нет.
Ее глаза недоверчиво сощурились. Я видела, что она начинает сомневаться в моих мотивах, но ее разрывают собственные чувства. Надо подольше ее не отпускать, думала я. Она говорила, что нам пора возвращаться в Бухарест, но я возражала, считая это слишком рискованным. На дорогах будет слишком много полицейских, вообще слишком много людей. А если отправимся на юг, придется снова пересечь горы, владение Торгу, а такое мне не по силам. Я перебрала в уме все карты Румынии, которые когда-либо видела, и решила, что нам лучше двигаться на север, к восточной горной гряде. За ней лежит федеральная автострада, по ней можно будет добраться до Бухареста. К тому времени, обещала я Клемми, я буду готова сдаться. Она мне поверила.
Октябрь был на исходе, холодало. Мы купили немного бензина, заправили и вытащили из оврага бумер и продали его за пятьсот долларов владельцу отеля, в котором прятались от дождя. Он не задал лишних вопросов. На эти деньги мы с Клемми купили у старой цыганки поношенные ботинки, носки и свитера. Еще нам нужны были продукты, и тут нам повезло: за городом мы набрели на яблоневый сад, где ветки гнулись от наливных красных плодов, и набили ими рюкзак.
Шоссе в Трансильвании двухполосные и узкие, запруженные транспортом, образчиками за несколько столетий: грузовики на солярке и запряженные лошадьми телеги, а еще пешие пастухи, гонящие свои отары. Мы держались подальше от машин, предпочитая запрыгивать на телеги с сеном. Скорость невелика,
