кровати, я сняла с нее остальную одежду, погладила, куда смогла дотянуться, запустила пальцы в промежность, ощущая жар крови. И каждую секунду думала, насколько глубже сумею проникнуть, насколько дальше зайти, и чего это потребует, и что я узнаю, когда она будет лежать передо мной разъятая на части. И в мгновение перед тем, как мое новое я решило разорвать ее на куски, я отпрянула и, завопив что было сил, приказала твари в моей голове убираться.
Клементина смотрела на меня с ужасом. Я визжала и никак не могла остановиться. Тварь не выйдет из меня, если я ее не выкричу. Слова смолкнут, лишь когда я заглушу их собственным голосом.
Она схватила свою одежду. Но слишком поздно. Она уже была нагой — такой, как им нравилось, такой, как им требовалось. Я уже слышала топот их ног. Они идут. И это была не полиция. Это было гораздо хуже. Я попыталась ей объяснить. Мы проникли в часть гостиницы, недоступную для людей. Мы вошли в ту часть, которая принадлежала Торгу. Он жирел в гостиницах, в этом самом мимолетном из жилищ. Он их любил. Они — его единственный дом, и чем более неухожен, чем более убог этот дом, тем лучше. Схватив меня за руку, Клемми меня ущипнула. И впервые я увидела ее неподдельный страх.
— Это ловушка, сука?
Да, ловушка. На дверь посыпались тяжелые удары. Шепотки у меня в голове зазвучали все громче и громче. Они слились в стоны мужчины. Я говорила с ним уже много дней, рассказывала ему, где мы. Он меня знал. Знал, что я зову. Ведь это он дал мне такой дар. Теперь я четко разбирала речь мертвецов, различала крики из далеких могил. Дверные петли разлетелись. На пороге стояли братья Вуркулаки. У каждого было по ножу и большому ведру. Ведра покачивались, подхваченные ветром шепотков, гулявшим вокруг гостиницы, порывами гигантской бури, именами могил человечества.
Сейчас я сижу с карандашом в руке и знаю правду. Как бы мне хотелось, чтобы тогда на пороге возник Торгу. Как бы мне хотелось, чтобы братья пересекли пол-Румынии и вонзили в Клемми свои ножи. Хотелось бы, хотелось бы… Ложь, конечно, как и многое другое. Торгу уехал из страны. Братья остались за две сотни миль позади. Мы с Клементиной Спенс были в комнате одни. Она была моим подношением в обмен на язык умерших. Ее жертвенная кровь пролилась на землю. Оседлав нагое тело, я приложила немилосердную руку к ее груди. Из сумочки я достала нож. Она просила оставить ей жизнь. Умоляла. Женщины, спящие с другими женщинами, всегда были фуражом для святого дела. Христиане рождены для того, чтобы умирать насильственной смертью. Оба преступления наказуемы. Я перерезала ей горло. Я напилась ее крови. Я смотрела, как она умирает.
31
Сквозь прутья монастырской решетки я смотрела на изувеченную оболочку Клементины и рыдала. Снова и снова я старалась извиниться, но ей будто было все равно. Мои рыдания эхом отдавались под каменными сводами старинного туннеля, гремели у меня в ушах так, будто могли сотрясти до основания монастырь, но со временем замерли, и мягкий шорох снега опять взял свое. Клемми ждала, точно мои эмоции были лишь ритуалом, который следовало стерпеть. Вытирая глаза, я чувствовала, что вся эта неловкая сцена ей в тягость, хотя внешне это никак не проявлялось — в Клементине больше не было ничего очевидного, явного. Теперь ее с головы до ног укутал белый снежный саван. Она была белее снега у ее ног, пепельные мазки залегли под глазами, синие губы расслабленно обвисли, и ужасная рана в горле не кровоточила. В накидке из волчьих шкур она словно вышла из древнего склепа, и это показалось мне ужасающе уместным. В Клементине Спенс всегда было что-то древнее, архаичное.
— Зачем ты пришла? — наконец спросила я.
— Времени мало, — пробормотала она.
— Я боялась уезжать.
— Тебе нечего страшиться. Его здесь нет.
Эти слова должны были принести облегчение, но они повисли в льдистом воздухе угрозой. За спиной Клементины удлинились тени леса.
— Ты единственная, кто в силах его уничтожить, — сказала она. — Ты единственная, кто знает.
— Что он такое, Клемми? Ты наконец поняла?
С синих губ сорвался вздох. Она на удивление терпелива со мной, учитывая, что это я ее убила.
— Мне известно лишь то, что говорят они.
— Они?
Она знаком указала на лес. Тени деревьев удлинились опять, а потом на моих глазах совершенно отделились от леса. Деревья становились похожими на Клемми, брели ко входу в монастырь, ко мне.
— О боже!
— Не бойся.
— Я не понимаю.
Она подошла на шаг ближе, пока ее нос не коснулся решетки. Безвольные синие губы приоткрылись:
— Кровь.
— Нет.
— Ты хочешь того же, что и он. Видеть мертвецов. Говорить с мертвецами. Привести их в свой мир. Нам это известно. Мы хотим того же.
— Нет, не хочу, — замотала я головой. — Я ничего этого не хочу. Но голоса у меня в голове никак не уходят. И знание… о могилах за этими стенами.
Клемми кивнула.
— Это только начало. Есть могилы, которые горят ярким пламенем, вопиющие зверства, требующие, чтобы их признали, но эти — лишь самые очевидные. Турки, даки, евреи. Чем дальше заходишь, чем больше видишь. Земля — лагерь, куда согнаны умершие, великая книга бойни. Мы тоже это видим, но мы в ней, поэтому у нас иная ноша.
Я слышала ее слова, но не понимала их смысл.
— Вы призраки?
Снег повалил сильнее. Армия теней собралась вокруг Клемми, и по рядам пронесся вопль. Теперь я видела смутные лица, порубленные, порванные, изувеченные… разрубленное надвое лицо сипая… обезглавленный рыцарь с головой в руке.
— Призраков не существует, — отозвалась Клементина. — Это иное.
— Это земля, — вмешался сипай.
— У земли, — продолжала Клемми, — есть душа, и эта душа дышит, и ее дыхание выносит нас на поверхность, так что мы поднимаемся пузырьками в воздух этого мира. Так говорят некоторые из нас.
— Ты хочешь сказать, ты в аду?
Белые пальцы вцепились в прутья решетки.
— Ад, — вздохнула она, — это то, где живешь ты. — Пальцы крепче сжались на прутьях. — Спроси себя, что творится в твоей душе. Посмотри на отметины у тебя на теле. Скажи мне, что ты видишь.
Я знала, о чем она говорит: о птицах в ночи, о снах и шепотках, о слезах сестры Агаты, когда она меня купала.
— Мембраны между реальностями истончились.
— Да.
— Есть разные жизни, которые я могла бы прожить, которые все мы могли бы прожить, иные коридоры, идущие параллельно с нашим, и нам нужно лишь надавить, и мы окажемся в том другом коридоре или в следующем за ним. Мы знаем себя лишь с одной стороны, но стоит перейти в другую жизнь, становимся кем-то иными — убийцами.
Ее глаза не отпускали меня. Она облизнула губы.
— Нет, это не другое измерение. — Меня передернуло. — Оно прямо здесь, рядом со мной, и я знаю, что уже прошла сквозь одну такую мембрану. Мы делаем это каждую минуту, ведь так? Я прошла сквозь одну невидимую стену и стала твоей любовницей. Я прошла сквозь другую и забрала твою жизнь. Но могла бы не делать этого. Это как улица за улицей за улицей в огромном заброшенном городе.
