благо до поры до времени сохранять в секрете финансовое положение страны!
Если государство находится в таком положении, то со стороны г-на Ганземана безответственно делать такие неопределенные заявления вместо того, чтобы открыто заявить о положении финансов и с помощью самих фактов рассеять все сомнения и слухи. В английском парламенте после такого бестактного заявления немедленно был бы вынесен вотум недоверия.
Г-н Зиберт:
«До сих пор мы ничего не сделали. Все важные вопросы, как только дело доходило до их разрешения, снимались с обсуждения или откладывались, Мы до сих пор не приняли еще никакого решения, которое носило бы законченный характер, мы еще не довели ни одного дела до конца. Неужели и сегодня мы поступим так же, неужели мы опять отложим вопрос, поверив обещаниям? Кто поручится нам за то, что министерство продержится у власти еще неделю?»
Г-н Парризиус вносит поправку, в которой г-ну Ганземану предъявляется требование в течение 14 дней представить комиссии по проверке из 16 членов, которую надлежит избрать немедленно, необходимые данные об управлении финансами и государственной казной, начиная с 1840 года. Г-н Парризиус заявляет, что это — специальное поручение его избирателей: они желают знать, что стало с государственной казной, которая в 1840 г. насчитывала свыше 40 миллионов.
Эта поправка, еще более резкая, чем первоначальное предложение, казалось, должна была бы поднять на дыбы измученного Дюшателя. Теперь-то уж, вероятно, будет поставлен вопрос о доверии?
Как раз наоборот! Г-н Ганземан, который был против предложения, абсолютно ничего не имеет возразить против этой поправки с ее оскорбительным ультимативным требованием о сроке! Он замечает лишь, что это дело потребует необычайно много времени, и выражает сочувствие бедным членам комиссии, которым придется взять на себя такую малоприятную работу.
Далее были сделаны кое-какие замечания по вопросу о голосовании, причем дело не обошлось без нескольких нелестных слов по адресу г-на Ганземана. Затем происходит голосование, проваливаются различные мотивированные и немотивированные предложения о переходе к очередным делам, и поправка Парризиуса, которую поддерживает г-н Гребель, принимается почти единогласно.
Г-н Ганземан избежал решительного поражения только благодаря тому, что не оказал никакого сопротивления, только благодаря тому самоотречению, с которым он принял оскорбление со стороны Парризиуса. Униженный, сломленный, уничтоженный сидел он на своей скамье, похожий на лишенное листьев дерево, возбуждая жалость даже у самых закоренелых насмешников. Вспомним слова поэта:
Отчет о второй половине заседания мы дадим завтра.
Написано Ф. Энгельсом. 12 июля 1848 г.
Печатается по тексту газеты
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 44, 14 июля 1848 г.
Перевод с немецкого
На русском языке публикуется впервые
Г-н ФОРСТМАН О ГОСУДАРСТВЕННОМ КРЕДИТЕ
Кёльн, 13 июля. В своей речи на согласительном заседании 7-го с. м. г-н Форстман следующими неотразимыми аргументами рассеял сомнения бессовестных левых в устойчивости прусского государственного кредита:
«Благоволите сами решить, упало ли доверие к прусским финансам до нуля, если на вчерашней бирже 31/2 %-е государственные бумаги, при учетной ставке в 51/2 %, котировались в 72 % от номинала!»
Из этого видно, что г-н Форстман столь же слаб в вопросах биржевой спекуляции, как и в политической экономии. Если бы верна была предпосылка г-на Форстмана, что цена на государственные бумаги всегда обратно пропорциональна цене денег, то положение прусских 31/2 %-х бумаг было бы действительно необыкновенно благоприятно, ибо в этом случае при учетной ставке в 51/2 % они могли бы котироваться не в 72 %, а лишь в 637/11% от номинала. Но кто сказал г-ну Форстману, что подобная обратная зависимость существует в каждый данный момент при застое в делах, а не на протяжении 5—10 лет в среднем?
От чего зависит цена денег? От существующего в каждый данный момент соотношения между спросом и предложением, от имеющегося налицо недостатка или излишка денег. От чего зависит недостаток или излишек денег? От состояния промышленности в каждый данный момент, от застоя или процветания всего обмена в целом.
От чего зависит цена государственных бумаг? Точно так же от существующего в каждый данный момент соотношения между спросом и предложением. Но от чего зависит это соотношение? От очень многих, особенно для Германии чрезвычайно сложных условий.
Во Франции, Англии, Испании, вообще во всех странах, государственные бумаги которых обращаются на мировом рынке, государственный кредит имеет решающее значение. Но в Пруссии и в более мелких немецких государствах, бумаги которых котируются только на небольших местных биржах, государственный кредит играет лишь второстепенную роль. Здесь большая часть государственных бумаг служит не для спекуляции, а для надежного помещения капитала, для обеспечения их владельцу твердого дохода. Лишь относительно очень небольшая их часть поступает на биржи и в продажу. Почти вся сумма государственного долга находится в руках мелких рантье, вдов и сирот, опекунских советов и пр. Падение курса бумаг в связи с сокращением государственного кредита служит для этого разряда государственных кредиторов лишним основанием к тому, чтобы не продавать своих бумаг. Ренты хватает им только надо, чтобы просуществовать; продай они свои бумаги со значительной потерей, — и они разорены. Незначительное количество бумаг, циркулирующих на нескольких небольших местных биржах, разумеется, не может в такой степени подвергаться резким и быстрым колебаниям спроса и предложения, понижения и повышения, как огромная масса французских, испанских и прочих бумаг, являющихся главным образом предметом спекуляции и обращающихся на больших фондовых рынках мира в крупных суммах.
Поэтому случаи, когда капиталисты из-за недостатка денег бывают вынуждены сбывать свои бумаги по любой цене и тем самым понижать их курс, в Пруссии бывают редко, между тем как в Париже, Амстердаме и т. д. это— обычное явление, и как раз после февральской революции оно в гораздо большей степени повлияло на неслыханно быстрое обесценение французских государственных бумаг, чем падение государственного кредита.
К тому же в Пруссии запрещены фиктивные покупки («marches a terme»)[141], составляющие в Париже, Амстердаме и т. д. главную массу биржевых сделок.
Ввиду такого совершенно различного коммерческого значения прусских ценных бумаг, имеющих обращение на местных рынках, и французских, английских, испанских и прочих, обращающихся на мировом рынке, ясно, что курс прусских бумаг никоим образом не отражает мельчайших политических осложнений в своем государстве в той мере, как ценные бумаги Франции и других стран, и что государственный кредит отнюдь не имеет такого решающего и быстрого слияния на курсы прусских государственных бумаг, как на бумаги других государств.
По мере того как Пруссия и мелкие немецкие государства втягиваются в колебания европейской политики, по мере того как возрастает власть буржуазии, прусские государственные бумаги, равно как и
