что вытекает из сеньориальной власти и наследственной крепостной зависимости, все же прочее — лишь за выкуп. Но неужто г-н Гирке думает, будто нужно обладать особой проницательностью, чтобы доказать ему, что вообще все подлежащие отмене повинности точно также «вытекают из сеньериальной власти»?
Излишне, пожалуй, добавлять, что г-н Гирке ради последовательности всюду наряду с феодальными правовыми определениями протаскивает современные правовые понятия и в случаях крайней необходимости всегда апеллирует к ним. Но если г-н Гирке к некоторым из этих повинностей подходит с меркой требований современного права, то непонятно, почему это не делается по отношению ко всем повинностям. Впрочем, тогда барщину было бы, конечно, весьма трудно согласовать со свободой личности и собственности.
Но еще хуже приходится г-ну Гирке с его разграничениями, когда он оперирует аргументом общественного блага и требованиями духа времени. Ведь само собой понятно, что если эти незначительные повинности мешают общественному благу и противоречат требованиям духа времени, то в еще большей степени это относится к таким повинностям, как барщина, отработки, лаудемии и т. д. Или г-н Гирке считает право ощипывать крестьянских гусей (§ 1, № 14) устаревшим, а право ощипывать самих крестьян — отвечающим духу времени?
Далее следует доказательство того, что предусматриваемая законопроектом отмена феодальных повинностей не нарушает права собственности. Доказательство этой вопиющей неправды можно, разумеется, приводить только для видимости, а именно только таким образом, что дворянству путем подсчетов внушается, что эти права не имеют для него ценности, хотя это, разумеется, может быть доказано лишь приблизительно. И вот г-н Гирке с величайшей тщательностью производит подсчет по всем 18 разделам первого параграфа и не замечает при этом, что в той же самой мере, в какой ему удается доказать ничтожность упомянутых повинностей, он доказывает также ничтожность собственного законопроекта. Добрейший г-н Гирке! Как тяжело нам разрушать его приятную иллюзию и растаптывать его архимедовско-феодальные чертежи!
Но тут возникает еще одно затруднение! При прежних выкупах повинностей, подлежащих ныне уничтожению, как и при всех выкупах вообще, крестьяне были страшно надуваемы подкупленными комиссиями, которые действовали в пользу дворянства. Крестьяне требуют теперь пересмотра всех выкупных договоров, заключенных при старом правительстве, и крестьяне совершенно правы.
Но г-ну Гирке до этого нет дела. Требованию крестьянства «противоречат формальное право и закон». Но они вообще противоречат всякому прогрессу, ибо всякий новый закон отменяет старое формальное право и старый закон.
«Последствия этого можно с уверенностью предсказать: для того чтобы доставить обязанным крестьянам выгоды путем мероприятий, противоречащих правовым нормам всех времен» (революции также противоречат правовым нормам всех времен), «пришлось бы нанести неисчислимый вред весьма значительной части землевладения в государстве, а вместе с тем (!) и самому государству»!
И тут г-н Гирке с потрясающей основательностью доказывает, что подобный образ действий
«поставит под вопрос и потрясет все правовые устои землевладения и тем самым, в связке бесчисленными процессами и издержками, нанесет землевладению, этой главной основе национального благосостояния, трудно исцелимую рану», что «нарушение правовых норм, определяющих действительность договоров, явилось бы покушением на совершенно несомненные договорные отношения, вследствие чего было бы поколеблено всякое доверие к стабильности гражданского права и тем самым подвергнут страшнейшей опасности весь деловой оборот»!!!
Таким образом, г-н Гирке видит в этом нарушение права собственности, которое поколебало бы все правовые нормы. Но почему безвозмездная отмена повинностей, о которых идет речь в законопроекте, не является таким же нарушением? Здесь ведь не просто совершенно несомненные договорные отношения, — здесь налицо безоговорочно осуществлявшееся с незапамятных времен неоспоримое право, тогда как требование пересмотра касается таких договоров, которые ни в коем случае не являются неоспоримыми, так как подкупы и надувательства общеизвестны и могут быть во многих случаях доказаны документально.
Мы не можем этого отрицать: как ни незначительны отменяемые повинности, отменой их г-н Гирке «доставляет обязанным крестьянам выгоды путем мероприятий, противоречащих правовым нормам всех времен», чему «прямо противоречит формальное право и закон»; он «расшатывает все правовые устои землевладения», он покушается на «совершенно несомненные» права в самой их основе.
В самом деле, г-н Гирке, стоило ли совершать такие тяжкие прегрешения, чтобы достигнуть столь жалких результатов? —
В действительности г-н Гирке посягает на собственность, — это бесспорно, — но не на современную буржуазную собственность, а на феодальную. Этим разрушением феодальной собственности он укрепляет буржуазную собственность, вырастающую на развалинах феодальной. И он лишь потому не желает пересмотра выкупных договоров, что посредством этих договоров феодальные отношения собственности были превращены в буржуазные и что, следовательно, он не может подвергнуть их пересмотру, не затрагивая вместе с тем формально и буржуазной собственности. А буржуазная собственность, разумеется, столь же священна и неприкосновенна, сколь феодальная уязвима и прикосновенна, — в меру потребности и смелости господ министров.
Каков же краткий смысл этого длинного закона?
Самое убедительное доказательство того, что немецкая революция 1848 г. есть лишь пародия французской революции 1789 года.
4 августа 1789 г., три педели спустя после взятия Бастилии, французский народ в один день осилил все феодальные повинности.
11 июля 1848 г., четыре месяца спустя после мартовских баррикад, феодальные повинности осилили немецкий народ. Teste Gierke cum Hansemanno{100}.
Французская буржуазия 1789 года ни на минуту не покидала своих союзников, крестьян. Она знала, что основой ее господства было уничтожение феодализма в деревне, создание свободного землевладельческого [grundbesitzenden] крестьянского класса.
Немецкая буржуазия 1848 года без всякого зазрения совести предает этих крестьян, своих самых естественных союзников, которые представляют из себя плоть от ее плоти и без которых она бессильна против дворянства.
Сохранение феодальных прав, санкционирование их под видом (иллюзорного) выкупа — таков результат немецкой революции 1848 года. Гора родила мышь!
Написано К. Марксом 29 июля 1848 г.
Печатается no тексту газеты
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 60, 30 июля 1848 г.
Перевод с немецкого
«KOLNISCHE ZEITUNG» ОБ АНГЛИЙСКИХ ПОРЯДКАХ
Кёльн, 31 июля.
«Можно ли где-нибудь в Англии найти хоть след подобной ненависти к классу, называемому во Франции буржуазией? Эта ненависть была некогда направлена против аристократии, которая посредством хлебной монополии возложила на промышленность обременительный, несправедливый налог. Буржуа не пользуется в Англии никакими привилегиями, он — детище своего усердия; во Франции же при Луи-Филиппе он был детищем монополии, привилегии».
Это великое, это ученое, это правдолюбивое изречение находится в передовой статье г-на Вольферса на столбцах всегда хорошо осведомленной «Kolnische Zeitung».
Поистине удивительно! В Англии существует самый многочисленный, самый концентрированный, самый классический пролетариат, ряды которого опустошаются каждые пять-шесть лет губительнейшим бедствием экономических кризисов, а также голодом и тифом, — пролетариат, который в течение половины своей жизни оказывается в промышленности излишним и остается без куска хлеба; в Англии каждый
