судоходства с навигационными пошлинами и, наконец, о временных покровительственных пошлинах; после того как он получил на эти вопросы от г-на Мильде столь же мягкие, но весьма неудовлетворительные ответы, г-н Гладбах завершает прения. Г-н Шютце из Лиссы{102} намеревался призвать его к порядку за слишком резкие выражения в связи с вопросом о разоружении добровольческого отряда{103}, но взял свое предложение обратно. Г-н Гладбах, однако, в весьма непринужденной форме бросает вызов храброму Шютце и всей правой: он рассказывает — к величайшей ярости старо-пруссаков — забавный анекдот об одном прусском лейтенанте, который заснул верхом на лошади и в таком виде разъезжал среди добровольцев. Последние встретили его песенкой: «Спи, дитятко, спи» и за это должны были предстать перед военным су дом! Г-н Шютце пробормотал несколько столь же возмущенных, сколь бессвязных фраз, после чего заседание было закрыто.
Написано Ф. Энгельсом 1 августа 1848 г.
Печатается по тексту газеты
Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 63, 2 августа 1848 г.
Перевод с немецкого
На русском языке публикуется впервые
РУССКАЯ НОТА
Кёльн, 1 августа. Русская дипломатия вместо войск прислала пока что ноту в форме циркуляра всем русским посольствам в Германии. Эта нота прежде всего нашла приют в официальном органе германского имперского регентства во Франкфурте[171], а вскоре встретила благожелательный прием и в других официальных и неофициальных органах печати. Чем необычнее тот прием, с помощью которого г-н Нессельроде, русский министр иностранных дел, осуществляет официальную дипломатическую деятельность, тем более внимательного рассмотрения заслуживает эта деятельность.
В счастливые времена до 1848 г. немецкая цензура заботилась о том, чтобы ни одно слово, неугодное русскому правительству, не было напечатано, даже в разделе сообщений о Греции или Турции.
Со времени злополучных мартовских дней этот удобный выход, к сожалению, закрыт. Поэтому Нессельроде становится публицистом.
По его мнению, «немецкая печать, ненависть которой к России, казалось, на время приутихла», распространила по поводу русских «мер безопасности» на границе «самые неосновательные предположения и толкования». После довольно мягкого вступления следует повышение топа: «Немецкая печать ежедневно распространяет о нас самые нелепые слухи, самую гнусную клевету». Затем речь идет уже о «возгласах ярости», о «безумцах» и «коварной злонамеренности».
На ближайшем процессе по делам печати немецкий государственный прокурор сможет положить в основу своей обвинительной речи русскую ноту в качестве достоверного документа.
Почему же нужно нападать на немецкую, особенно «демократическую» печать, а где это возможно и уничтожить ее? Потому, что она не признает «столь же благожелательные, сколь бескорыстные чувства» и «искренне миролюбивые намерения» русского императора!
«Когда Германия могла на нас пожаловаться?» — вопрошает Нессельроде от имени своего повелителя. «В течение всего времени, когда на континенте продолжалось тягостное владычество завоевателя, Россия проливала свою кровь, чтобы оказать поддержку Германии в сохранении ее целостности и независимости. Русская земля давно уже была освобождена, а Россия продолжала помогать и поддерживать своих германских союзников на всех полях сражения в Европе».
Несмотря на своих многочисленных и хорошо оплачиваемых агентов, Россия находится в самом плачевном заблуждении, если надеется в 1848 г. пробудить симпатии к себе напоминанием о так называемых освободительных войнах. И проливала ли Россия свою кровь за нас, немцев?
Не говоря уже о том, что Россия до 1812 г. «оказывала поддержку целостности и независимости» Германии открытым союзом и тайными договорами с Наполеоном, она в достаточной степени вознаградила себя позже грабежом и мародерством за свою так называемую помощь. Ее помощь была предоставлена объединившимся с нею государям, ее поддержка, несмотря на калишское воззвание[172], была оказана представителям абсолютизма «божьей милостью» против выдвинувшегося в итого революции властелина. Священный союз и его далеко не священные дела, бандитские конгрессы в Карлсбаде, в Лайбахе, в Вероне и т. д., русско-немецкие преследования всякого свободолюбивого слова, — т. е. вся политика, какую вела Россия, начиная с 1815 г., должна была, конечно, внушить нам глубокую благодарность. Династия Романовых со своими дипломатами может не беспокоиться — этого долга мы никогда не забудем. Что же касается русской помощи в 1814 и 1815 гг., то нам доступны скорее всякие другие чувства, чем признательность за эту субсидированную Англией помощь.
Причины этого ясны для всякого проницательного человека. Если бы Наполеон остался победителем в Германии, он, согласно своей известной энергичной формуле, устранил бы, по крайней мере, три дюжины возлюбленных отцов народа. Французское законодательство и управление создали бы прочную основу для германского единства и избавили бы нас от 33 летнего позора и тирании Союзного сейма, столь восхваляемого, конечно, г-н ом Нессельроде. Несколько наполеоновских декретов совершенно уничтожили бы весь средневековый хлам, все барщины и десятины, все изъятия и привилегии, все феодальное хозяйничанье и всю патриархальность, которые еще тяготеют над нами во всех закоулках наших многочисленных отечеств. Остальная Германия давно уже стояла бы на той же ступени, какой достигло левое побережье Рейна вскоре после первой французской революции; у нас не было бы теперь ни укермаркских грандов, ни померанской Вандеи, и нам уже не приходилось бы дышать удушливым воздухом «исторических» и «христианско-германских» болот.
Но Россия великодушна. Даже если ей не выражают никакой благодарности, ее император питает к нам, как и раньше, «столь же благожелательные, сколь бескорыстные чувства». Да, «несмотря на оскорбления и вызывающий тон, но удалось изменить наши» (России) «чувства».
Эти чувства выражаются пока в «пассивной и выжидательной системе», в применении которой Россия, надо это признать, достигла большой виртуозности. Она умеет выжидать, пока ей не покажется, что наступил подходящий момент. Несмотря на огромные передвижения войск, имевшие место в России, начиная с марта, г-н Нессельроде настолько наивен, что убеждает нас, будто русские войска все это время «оставались там, где были расквартированы». Несмотря на классическое «Седлайте коней, господа!»[173], несмотря на доверительные сердечные излияния и желчные высказывания начальника полиции Абрамовича в Варшаве против немецкого народа, несмотря или, вернее, вследствие угрожающих и достигающих своей цели нот из Петербурга, русское правительство продолжает воодушевляться чувствами «мира и примирения». Россия продолжает быть «искренне миролюбивой и придерживается оборонительной позиции». Согласно циркуляру Нессельроде, Россия — само терпение и благочестие, многократно оскорбляемая и задеваемая невинность.
Приведем некоторые указанные в ноте преступления Германии против России: 1) «враждебное настроение» и 2) «лихорадочная страсть к переменам во всей Германии». В ответ на такую благожелательность царя — «враждебное» настроение! Как обидно для родственных чувств нашего дражайшего шурина! А тут еще эта распроклятая болезнь — «лихорадочная страсть к переменам»! Это, в сущности, ужаснее всего, хотя и поставлено здесь на второе место. Россия наделяет нас время от времени другой болезнью — холерой. Это еще куда ни шло! Но эта «лихорадочная страсть к переменам» не только заразительна — она бывает иногда столь злокачественной, что высокие господа оказываются подчас вынужденными поспешно выезжать в Англию[174]. Может быть, «лихорадочная страсть немцев к переменам» была одной из причин, удержавших Россию от вторжения в Германию в марте и в апреле? 3-е преступление: Предпарламент во Франкфурте объявил, что война с Россией в настоящее время является необходимостью. То же самое заявлялось в клубах и в газетах, и это тем более непростительно, что, по постановлениям Священного союза и по позднейшим договорам между
