Собрание сочинений, том 6

из сторон всячески изощрялась в толковании регламента, председатель, наконец, переходит к дальнейшему обсуждению, объявляя предложение Везендонка допустимым.

Слово получает г-н Рупп, великий Рупп, тот самый Рупп, который некогда отстранялся от должности, подвергался преследованиям и травле со стороны всех газет и был исключен из блаженной памяти союза Густава-Адольфа[308]. Г-н Рупп произносит речь, после которой, по мнению не менее великой и не менее просвещенной^{70} берлинской «National-Zeitung», левые вряд ли смогут что-либо добавить не только в общих дебатах, но и в дебатах по отдельным вопросам. Рассмотрим же эту исчерпывающую речь «друга света» Руппа, являющуюся продуктом чистого разума.

Эта исчерпывающая речь является в самом деле настоящим порождением духа «Друзей света», духа «Свободных общин»[309], т. е. она не исчерпывает ничего, кроме банальностей, которые могут быть высказаны по поводу плакатов.

Г-н Рупп начинает свое выступление с разъяснения того, что правительство и центральная комиссия по-разному мотивируют закон о плакатах. Если правительство считает этот закон исключительно полицейской мерой, предпринятой в целях упорядочения уличного движения и по соображениям эстетики, то центральная комиссия, отклоняющая этот нелепый прусский трюк, выдвигает на первое место политические мотивы. Это разъяснение явилось прелюдией к патетической проповеди «друга света».

«Таким образом, этот законопроект бесспорно входит в число важнейших вопросов, подлежащих обсуждению в настоящем собрании. Ведь не пожелаем же мы сказать» (мы не пожелаем сказать!), «что нам так-таки (!) безразлично, существует ли на свете несколькими плакатами больше или меньше, ибо (!) в этом именно и заключается возвышенный характер права и свободы, что даже то, что кажется самым маловажным, вступая в связь с возвышенным, немедленно само приобретает более высокое значение (!!)».

После того как г-н Рупп в своем пастырском вступлении установил «возвышенный характер» и «более высокое значение» плакатов и настроил своих слушателей на благочестивый лад, он спокойно может дать волю «неизменно ясному, кристально чистому и плавному» течению своего чистого разума.

Сначала г-н Рупп весьма глубокомысленно замечает, «что очень часто случается, что меры, принимаемые против воображаемых опасностей, создают опасности реальные».

Эта избитая фраза вызывает на скамьях левых ликование и восторженные возгласы «браво».

После этого г-н Рупп с тем же глубокомыслием доказывает, что законопроект находится в противоречии с… октроированной конституцией, которую г-н Рупп категорически отказывается признать!

Странная политика у левых — ссылаться на октроированную конституцию и в качестве аргументов против дальнейших пинков вспоминать о пинках, полученных в ноябре!

Если правительство считает, — продолжает г-н Рупп, — что этот законопроект не затрагивает свободу печати, а касается лишь использования улиц и площадей для распространения печатных произведений, то с таким же успехом можно сказать, что и при цензуре существовала свобода печати, так как под контроль было поставлено не использование печати, а лишь распространение печатных произведений.

Всякий, кто жил в Берлине в период существования цензуры, сумеет оценить по достоинству всю новизну этой фразы, которая уже несколько лет тому назад курсировала среди мнимых либералов и которая тем не менее вызвала оживление и возгласы «браво» на скамьях левых.

Г-н Рупп цитирует параграф октроированной конституции о свободе печати и обстоятельно доказывает, что законопроект Мантёйфеля находится в вопиющем противоречии с мантёйфелевской конституцией.

Но, милейший г-н Рупп, tout bonhomme que vous etes {каким бы простаком вы ни были. Ред.}, вы не могли не знать, что Мантёйфель октроировал конституцию только для того, чтобы потом аннулировать содержащиеся в ней несколько либеральных фраз путем сохранения старых или введения новых законов о затыкании рта.

Г-н Рупп доходит до того, что с отменной основательностью разъясняет правым, что позже, а именно при пересмотре конституции, они могли бы включить в нее закон о плакатах, но теперь им следует отклонить этот закон, ибо в противном случае они предвосхитят пересмотр конституции!

Как будто господа правые заинтересованы в том, чтобы быть последовательными, а не в том, чтобы скорее положить конец дурной печати, клубам, возбуждению, недоверию в торговых делах и другим достижениям, более или менее обязанным своим происхождением революции!

К этим веским доводам г-н Рупп присовокупляет еще следующие банальности: 1) Плакаты осуждаются потому, что они распространяют возбуждение. Между тем предотвращение возбуждения является делом не правового, а полицейского государства.

2) Я желаю сильного правительства. Между тем правительство, которое не переносит возбуждения и плакатов, не является сильным правительством.

3) Немцы охотно подчиняются вождю.

4) Отсутствие плакатов не предотвратило 18 марта. («Не конь, не всадник»[310] и т. д.)

5) Революции являются результатом деспотизма.

Из всего этого г-н Рупп делает вывод, что закон о плакатах должен быть отклонен в интересах Мантёйфеля.

«Господа», — взывает он умоляющим голосом, — «оградите правительство от самообольщения, к которому ведет этот закон, как и любой другой закон полицейского государства!»

Отклонение мантёйфелевского законопроекта было бы, по мнению г-на Руппа, не выражением недоверия Мантёйфелю, а, наоборот, выражением доверия ему. Г-н Рупп желает, чтобы Мантёйфель стал «сильным правительством», о котором он мечтает, и поэтому он против того, чтобы ослабить Мантёйфеля принятием закона о плакатах. Вы думаете, что г-н Рупп шутит? У него и в мыслях нет ничего подобного. Г-н Рупп является «другом света», а «Друзья света» никогда не шутят. «Друзья света» так же не выносят смеха, как и их достойный родич Атта Троль[311] .

Но последний козырь, к которому прибегает г-н Рупп, венчает все его выступление.

«Отклонение этого закона будет в значительной степени способствовать тому, чтобы успокоить ту часть населения, которая не может согласиться с признанием конституции до того, как она будет подвергнута пересмотру».

Г-н Рупп заинтересован в «успокоении той части населения», которая еще не встала на одну доску с Мантёйфелем!

Вот каковы господа левые! Им надоело бурное движение, а коль скоро они являются депутатами и понимают, что им не под силу бороться против диктатуры сабли, то они хотят только того, чтобы было покончено, наконец, с постылыми вопросами о принципах, чтобы конституция была для проформы подвергнута пересмотру и объявлена действующей, чтобы этой конституции была принесена присяга и чтобы «революция была закончена». Тогда наступит для них покойная жизнь конституционной рутины, пустопорожней болтовни, интриг, протежирования, министерской чехарды и т. д., наступит та олимпийски праздная жизнь, которую в течение 18 лет вели в Париже французские Одилоны {Барро. Ред.}, Тьеры и Моле и которую Гизо так любил называть игрой конституционных учреждений. Ведь стоит только нарушающему их покой революционному движению пойти на убыль, как министерство Вальдека перестанет быть невозможным! А для республики народ ведь еще не созрел!

После речи г-на Руппа осталось еще сказать все. Во-первых, речь идет не об ограничении свободы печати вообще, а прежде всего об ограничении свободы печати в отношении плакатов. Необходимо было сказать о влиянии плакатов, взять под защиту «уличную литературу», и особенно защитить право рабочих на бесплатную литературу, разновидностью которой являются плакаты. Надо было не отделываться туманными фразами по поводу права вызывать возбуждение посредством плакатов, а открыто защищать это право. Но об этом г-н Руси не сказал ни слова. Старые