Собрание сочинений, том 6

Достопочтенным франкфуртцам это, конечно, льстит после того презрения, которым наградил их народ, после всех проклятий, которые посылали им жертвы расправы — баррикадные борцы Франкфурта и Вены. И люди всех оттенков, вплоть до г-на Фогта, способны действительно поверить подобной чепухе.

Прусская нота — это последняя угроза Франкфуртскому собранию перед тем, как действительно осуществить его разгон. Еще раз строптивый Гогенцоллерн протягивает руку для «соглашения». И в самом деле — после того как Собрание зашло так далеко, оно, право, могло бы сделать еще один маленький шаг дальше и полностью стать орудием Пруссии.

А между тем часть народа — ив особенности крестьяне и мелкие буржуа южногерманских малых государств — цепляется за Собрание и так называемую имперскую конституцию. Армия благоприятно настроена по отношению к имперской конституции. Народ видит в каждом, пусть даже жалком шаге на пути к объединению Германии шаг к устранению мелких государей и к освобождению от непосильного гнета налогов. При этом играет немалую роль также и ненависть к Пруссии. Швабы даже совершили революцию в защиту так называемой имперской конституции. Конечно, это — буря в стакане воды, но все же хоть что- нибудь.

Таким образом, разгон Франкфуртского собрания не мог бы совершиться без насилия, если бы достопочтенные франкфуртцы обладали хоть какой-то долей мужества. Им представилась бы сейчас последняя возможность искупить хотя бы малую толику совершенных ими тяжких грехов. Франкфурт и Южная Германия, открыто поднявшиеся на защиту имперской конституции, в условиях побед венгров, распада Австрии, возмущения прусского народа изменами Гогенцоллерна — Радовица — Мантёйфеля могли бы стать временным центром нового, опирающегося на Венгрию, революционного восстания.

Но тогда эти господа не должны были бы останавливаться даже перед объявлением гражданской войны и в крайнем случае, когда настал бы решающий момент, должны были бы предпочесть единую и неделимую германскую республику реставрации Союзного сейма.

Однако тот, кто считает франкфуртцев способными на такой шаг, жестоко ошибается. Эти господа немного пошумят, немного будут упираться, в той мере как этого требует хоть некоторая степень приличия, а затем решат все так, как им продиктует строптивый Гогенцоллерн. Народ, быть может, кое-где начнет строить баррикады и — будет предан, как 18 сентября[321].

Так закончилось бы прославленное имперское лицедейство, если бы это зависело от господ франкфуртцев. Но быть может венгерские гусары, польские уланы и венские пролетарии еще скажут свое слово, — и тогда дело все же может принять другой оборот.

Написано Ф. Энгельсом 1 мая 1849 г.

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 287, 2 мая 1849 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

РОСПУСК

Кёльн, 1 мая. Прибывшие сюда вчера из Берлина депутаты рассказывают, что и в Дрездене палаты распущены.

Ганновер, Берлин, Дрезден — в Мюнхене заседания палаты пока только отсрочены, — добрый немецкий бюргер, разве ты теперь не видишь, какую шутку намереваются с тобой сыграть?

В прошлом году, когда было созвано Франкфуртское собрание, Пруссия приказала всем малым государствам созвать у себя палаты. Сейчас, ровно год спустя, Пруссия приказывает распустить все палаты. Тогда Кампгаузен, теперь Мантёйфель. В обоих случаях одна и та же цель, одно и то же намерение. Вопреки всяческим фразам, Кампгаузен и Мантёйфель идут рука об руку.

И находятся еще люди в Германии, которые защищают государей!

Написано Ф. Энгельсом 1 мая 1849 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 287, 2 мая 1849 г.

Перевод с немецкого

ЛАССАЛЬ

Кёльн, 2 мая. Вчера мы обещали вернуться к обвинительному заключению против Лассаля.

Лассаль обвиняется в «преступлении, предусмотренном статьями 87 и 102 Уголовного кодекса».

Статья 87 направлена против «посягательства или заговора, цель которого состоит в том, чтобы призывать (exciter) граждан или жителей к вооружению против императорской власти».

Согласно статье 102, наказаниям (главным образом смертной казни), установленным в предыдущих статьях раздела (к которому относится также и статья 87), подвергаются все те лица, которые в речах, произносимых в публичных местах и собраниях, или в расклеенных плакатах призывают (excitent) к совершению указанных преступлений. Лишь в том случае, когда призыв остался без последствий, смертная казнь заменяется изгнанием.

В чем же обвиняется Лассаль?

Так как он якобы сразу, в одно и то же время согрешил как против статьи 87, так и против статьи 102, то он может быть обвинен лишь в том:

что, действуя в нарушение статьи 102, он призывал к преступлению, предусмотренному статьей 87, т. е.:

призывал граждан к посягательству или заговору, целью которого является призыв к вооружению против королевской власти, т. е.:

призывал граждан к призыву к вооружению!

Для обычного человеческого рассудка это — довольно очевидная бессмыслица. Но ведь так соблаговолили решить прокуратура и обвинительный сенат!

Дело в том, что статья 102, которая призыв к преступлениям, предусмотренным статьями 86—101, приравнивает к совершению самого преступления, если призыв имел последствия, применима, разумеется, ко всем этим статьям. Она применима даже к остальным положениям той же 87 статьи. Ведь все эти статьи направлены против определенных действий, к совершению которых можно подстрекать. Так например, статья 87, направленная против посягательства и заговора, говорит также о посягательстве и заговоре против жизни и личности императора, о посягательстве и заговоре, цель которого состоит в ниспровержении или изменении образа правления или в изменении порядка престолонаследия. Все это такие вещи, к которым можно «призывать». Призыв к убийству короля, к революции является возможным фактом; равным образом может иметь место призыв к заговору, цель которого состоит в убийстве короля или в революции. Но «призыв к организации посягательства resp. {respective — или. Ред.} заговора в целях призыва к вооружению против королевской власти», одним словом, призыв к призыву — это такое же невозможное, такое же нелепое преступление, как «попытка к отдаленной попытке совершить государственную измену», стоившая не одному бедняге-корпоранту в старое благословенное время действия прусского права десяти лет заключения в крепости, или как знаменитое выражение suspect de suspicion d'incivisme (подозреваемый по подозрению в отсутствии гражданских чувств), которое люди, носящие легитимистские очки, будто бы нашли, как они утверждают, в тюремных списках времен террора 93-го года.