Собрание сочинений, том 6

Каково же решение загадки? — Страх перед Вельденом. Этим объясняется оплевывание венцев и мадьяр, жалкая ложь о военных успехах австрийцев, пресмыкание и заигрывание с хорватами и пандурами.

Ибо, — говорит знаменитый Шванбек, — ибо, говорит он:

«До сих пор комендант барон Вельден буквально называл лжецами и удостаивал почетного титула злодея тех, которые осмеливались усомниться в победоносном продвижении императорской армии во всех пунктах монархии» («Kolnische Zeitung» № 40).

Из-за почтения к Вельдену читатели «Kolnische Zeitung» должны были в течение двух месяцев читать лживые венские корреспонденции под значком ?? о войне в Венгрии.

Гёте сказал о Пусткухене:

«Ведь даже у кита есть вши, так мне ли быть от них свободным»[226] . То же самое может сказать Кошут о Шванбеке.

Написано Ф. Энгельсом 17 февраля 1849 г.

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 225, 18 февраля 1849 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

ЗЕДТ

Кёльн, 17 февраля. В каждом местечке есть свой esprit fort {светлый ум. Ред.}; среди кёльнской прокуратуры тоже имеется таковой. Esprit fort кёльнской прокуратуры — некий Зедт, homo novus atque ignotus {человек новый и неизвестный. Ред.} (иначе говоря: глубокий мыслитель).

Существует двоякого рода смелость: смелость превосходства и смелость умственного убожества, черпающая силу из своего официального положения, из сознания, что она пользуется в борьбе привилегированным оружием и т. д. Какого рода смелость из этих двух проявил esprit fort кёльнской прокуратуры в своей вчерашней обвинительной речи против Кинкеля[227] , публика решит сама, когда будут опубликованы протоколы судебных заседаний. Она учтет при этом, что г-н Зедт еще молод.

Однако мы пренебрегли бы нашим журналистским долгом, если бы тотчас же не познакомили европейскую публику с одним изречением нашего esprit fort. Мы знаем, что Демосфен кёльнской прокуратуры пытался сгладить это место своей речи последующей интерпретацией. Но мы слишком высоко ценим непосредственные откровения вдохновенного гения, чтобы допустить искажение и ослабление их посредством комментариев — результата более поздней рефлексии.

Г-н Зедт, заместитель государственного прокурора, заявил:

По-немецки: «Sie durfen Alles, was ich sage, widerlegen, aber sie durfen meinen Vortrag nicht kritisieren» {«Вы можете опровергать все, что я говорю, но вы не имеете права критиковать мою речь». Ред.}.

По-французски: М. Saedt, substitut du procureur du roi s'adressant a l'accuse:

«Libre a vous de refuter tout ce que je viens de dire, mais il ne vous appartient pas de critiquer le requisitoire d'un substitut du procureur du roi». (Avis a la «Reforme», a la «Republique» et a la «Revolution» [228].)^{3}

По-английски: The queen's counsel, Mr. Saedt, to the defendant:

«You may refute all I say, but you have no right to criticize my speech». (NB. Our English contemporaries, principally the «Northern Star»[229], are requested to publish the above.)^{4}

По-итальянски: Sig. Saedt, accusatore publico, replico:

«Dite quanto volete in rifutazione di questo che ho detto, ma vi e difeso di criticare il mio requi-sitorio». (Avviso all' «Alba», al «Contemporaneo» ed alla «Concordia»[230].)^{5}

По-испански: El fiscal, Sennor Saedt, dijo, hablando al acusado:

«Sennor, Vmd puede refutar todo que ho dicho; pero el que vengo de decir por requisitorio, es defendido de tocarlo». (Pregamos los jornales radicales de Madrid de publicar esas lineas.)^{6}

По-датски: «De kunne gjensige alt hvad jeg siger, men De have intet Ret at kritisere mit Requisitoire (Angreb)». (De danske demokratiske Tidender ville vaere meget glaedt at meddele det dan-ske Publikum den foregaaende Bewiis af de preussiske Magistraters Saudhed.)^{7}

Пусть г-н Зедт решит сам, на каком языке его изречение звучит забавнее всего.

Написано 17 февраля 1849 г.

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 225, 18 февраля 1849 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

«KOLNISCHE ZEITUNG» О БОРЬБЕ МАДЬЯР

Кёльн, 17 февраля.

«Я, наконец, нащупал почву,
Засел в ней крепко якорь мой», —

поет храбрый Шванбек по книге протестантских песнопений. Возмущенный поборник добродетели, несмотря на «австрийскую ноту» и «чувство глубочайшего возмущения», в конце концов выступает на первой странице «Kolnische Zeitung» в защиту Виндишгреца. Слушайте:

«Так называемая демократическая печать Германии стала в австро-венгерском конфликте на сторону мадьяр… Как странно, однако! Немецкие демократы на стороне той аристократической касты, для которой, несмотря на XIX век, ее собственный народ всегда был misera contribuens plebs {жалким народом, платящим налоги. Ред.}; немецкие демократы на стороне самых наглых угнетателей народа!»

Не помним точно, обращали ли мы уже внимание читателей на одну характерную особенность храброго Шванбека, а именно на то, что у него имеется привычка говорить одними только заключениями без посылок. Приведенная выше фраза как раз является таким заключением, причем посылка, из которой оно было выведено, так и не увидела света.

Но если бы даже мадьяры были «аристократической кастой» «самых наглых угнетателей народа», то что отсюда следует? Разве Виндишгрец, убийца Роберта Блюма, стал от этого хоть на йоту лучше? Разве рыцари «объединенной монархии», завзятые враги Германии и друзья Шванбека — Виндишгрец, Елачич, Шлик и иже с ними, хотят подавить «аристократическую касту» и ввести свободное крестьянское землевладение? Разве чехи и хорваты борются за рейнское парцельное землевладение и за