великого спасителя общества, из Парижа в Нант. Неймейер был виновником того, что на последнем смотру пехота продефилировала мимо преемника Наполеона в ледяном молчании. Шангарнье, лично затронутый переводом Неймейера, стал протестовать и грозить. Тщетно! После двухдневных переговоров декрет о переводе Неймейера появился в «Moniteur», и герою порядка не оставалось ничего другого, как подчиниться дисциплине или подать в отставку.
Борьба Бонапарта с Шангарнье является продолжением его борьбы с партией порядка. Новая сессия Национального собрания поэтому открывается 11 ноября при зловещих предзнаменованиях. Но это будет буря в стакане воды. В общем повторится старая игра. Большинство партии порядка, несмотря на вопли блюстителей принципов различных ее фракций, вынуждено будет продлить полномочия президента. В свою очередь, Бонапарт, смирившись уже из-за одного недостатка денег, примет, несмотря на все свои прежние протесты, это продление власти как простое полномочие из рук Национального собрания. Таким образом, решение вопроса откладывается, status quo сохраняется; каждая из фракций партии порядка компрометирует и ослабляет, делает невозможной другую; усиливаются и в конце концов исчерпывают себя репрессии против общего врага, против массы нации, пока, наконец, сами экономические отношения снова не достигнут такой ступени развития, когда от нового взрыва взлетят на воздух все эти ссорящиеся партии с их конституционной республикой.
К утешению буржуа нужно, впрочем, прибавить, что потасовка между Бонапартом и партией порядка повлекла за собой разорение на бирже множества мелких капиталистов и переход их капиталов в карманы крупных биржевых волков.
Ф. ЭНГЕЛЬС
ГЕРМАНСКАЯ КАМПАНИЯ ЗА ИМПЕРСКУЮ КОНСТИТУЦИЮ[66]
В этом припеве, которым южногерманское «народное ополчение» оглашало все дороги и все трактиры от Пфальца до швейцарской границы и который распевали на известный мотив «Окруженный морем»[68], напоминающий не то хорал, не то звуки шарманки, — в этом припеве схвачен весь характер «грандиозного восстания за имперскую конституцию»[69]. Здесь обрисованы в двух строках его великие люди с их конечными целями, хваленой твердостью убеждений, благородной ненавистью к «тиранам» и одновременно все их понимание общественных и политических отношений.
Среди всех движений и конвульсий, вызванных в Германии февральской революцией и ее дальнейшим развитием, кампания за имперскую конституцию выделяется своим классически-немецким характером. Ее повод, ее возникновение, ее направление, весь ее ход были истинно-немецкими. Как июньские дни 1848 г. показывают степень общественного и политического развития Франции, так кампания за имперскую конституцию показывает степень общественного и политического развития Германии и, в частности, Южной Германии.
Душу всего движения составлял класс
Мелкая буржуазия, если бы это зависело от нее, вряд ли покинула правовую почву законной, мирной и добродетельной борьбы и вряд ли прибегла, вместо так называемого духовного оружия, к мушкетам и булыжникам. Как показывает нам история всех политических движений, начиная с 1830 г., в Германии, так же как и во Франции и в Англии, этот класс всегда хвастлив, склонен к высокопарным фразам и подчас даже занимает на словах самые крайние позиции, пока не видит никакой опасности; он боязлив, осторожен и уклончив, как только приближается малейшая опасность, он ошеломлен, озабочен, полон колебаний, как только вызванное им движение подхватывается и принимается всерьез другими классами; ради сохранения своего мелкобуржуазного бытия он готов предать все движение, как только дело доходит до борьбы с оружием в руках, — и, наконец, в результате его нерешительности, его всегда особенно охотно надувают и третируют, как только побеждает реакционная партия.
Но за мелкой буржуазией стоят повсюду другие классы, которые подхватывают вызванное ею и в ее интересах движение, придают ему более определенный, более энергичный характер и стараются где только возможно овладеть им: это —
Эти классы, во главе с пролетариатом более крупные городов, отнеслись к высокопарным заверениям о преданности имперской конституции более серьезно, чем то угодно было мелкобуржуазным агитаторам. Если мелкие буржуа, как они поминутно клялись, готовы были «пойти на любые жертвы» ради имперской конституции, то рабочие, а во многих местах также и крестьяне, готовы были сделать то же самое; при этом, однако, умалчивалось об отлично известном всем партиям обстоятельстве, что, после победы, мелкой буржуазии пришлось бы защищать ту же самую имперскую конституцию против тех же рабочих и крестьян. Эти классы толкали мелкую буржуазию к открытому разрыву с существующей государственной властью. Если им не удалось помешать тому, чтобы их мелкоторгашеские союзники предали их еще в разгар борьбы, то они испытали, по крайней мере, то удовлетворение, что после победы контрреволюции это предательство получило возмездие со стороны самих контрреволюционеров.
С другой стороны, в начале движения более решительная фракция крупной и средней буржуазии тоже примкнула к мелкой буржуазии, совершенно так же как это происходило и во всех прежних мелкобуржуазных движениях в Англии и Франции. Буржуазия никогда не господствует вся в целом; не говоря уже о феодальных кастах, сохраняющих еще в своих руках какую-то часть политической власти, сама крупная буржуазия немедленно после победы над феодализмом раскалывается на правящую и оппозиционную партии, которые обычно представлены на одной стороне банками, а на другой —
