Собрание сочинений, том 8

Англии происходил в XVI, XVII и XVIII веках. Уже в XVI веке Томас Мор горько сетует по поводу него. В Шотландии этот процесс совершился в начале XIX века, а в Ирландии он в полном разгаре в данный момент. Сам благородный виконт Пальмерстон всего несколько лет тому назад «очистил» от людей свои владения в Ирландии, точно таким же способом, который был описан выше.

Если вообще какую-либо собственность правильнее было бы назвать кражей, то собственность британской аристократии является кражей в буквальном смысле этого слова. Разграбление церковных имуществ, разграбление общинных земель, мошенническое превращение феодальной и патриархальной собственности в частную собственность, сопровождаемое истреблением, — таковы правовые основания британской аристократии на ее владения. Какие услуги в этом не столь давнем процессе оказал аристократии рабски угодливый класс юристов, можно обнаружить у одного английского юриста прошлого столетия, Далримпла; в своей книге «История феодальной собственности»[334] он с весьма наивной откровенностью свидетельствует, что в тяжбах из-за права владения каждый закон и каждый документ, касающийся собственности, толковались юристами в Англии во времена роста богатства буржуазии — в пользу буржуазии, а в Шотландии, где обогащалась аристократия, — в пользу аристократии, в обоих случаях — во враждебном народу духе.

Описанную выше турецкую реформу графини Сатерленд можно было, по крайней мере, пытаться оправдать с мальтузианской точки зрения. По другие шотландские аристократы пошли дальше. Заменив людей овцами, они вслед за тем заменили овец дичью, а пастбища — охотничьими заповедниками. Ведущая роль в этом принадлежит герцогу Атоллу.

«После завоевания Англии норманские короли превратили обширные пространства английской земли в леса; это же самое проделывают сейчас здешние лендлорды с горной Шотландией» (Р. Сомерс. «Письма из горной Шотландии», 1848)[335].

А что же стало с массой тех человеческих существ, которые были согнаны с земли, дабы освободить место для дичи герцога

Атолла и овец графини Сатерленд? Куда они вынуждены были бежать? Где нашли они убежище?

В Соединенных Штатах Северной Америки.

Враги английского наемного рабства имеют право клеймить рабство негров, но герцогиня Сатерленд, герцог Атолл, хлопчатобумажные лорды Манчестера — никогда!

Написано К. Марксом 21 января 1853 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 3687, 9 февраля 1853 г. и в сокращенном виде в газете «The People's Paper» № 45, 12 марта 1853 г.

Печатается по тексту газеты «New-York Daily Tribune», сверенному с текстом газеты «The People's Paper»

Перевод с английского

Подпись: Карл Маркс

К. МАРКС СМЕРТНАЯ КАЗНЬ. — ПАМФЛЕТ г-на КОБДЕНА. МЕРОПРИЯТИЯ АНГЛИЙСКОГО БАНКА[336]

Лондон, пятница, 28 января 1853 г.

В «Times» от 25 января в статье, озаглавленной «Мания вешаться», развиваются следующие мысли:

«Уже нередко замечалось, что в нашей стране за каждой публичной казнью, как правило, тотчас же следует ряд случаев смерти через повешение, либо в результате самоубийства, либо в результате несчастного случая; это является следствием того сильного действия, которое казнь известного преступника оказывает на болезненно-впечатлительные и незрелые умы».

В качестве иллюстрации к этому утверждению «Times» приводит несколько случаев; один из них произошел с неким сумасшедшим в Шеффилде, который, после разговора с другими сумасшедшими о казни Барбура, покончил жизнь самоубийством, повесившись. Другой случай произошел с четырнадцатилетним мальчиком, который тоже повесился.

Ни одному разумному человеку не придет, наверное, в голову, подтверждением какой доктрины должны были служить перечисленные факты. Речь идет не более и не менее, как о прямом апофеозе палача, поскольку смертная казнь превозносится как ultima ratio {последний довод, крайнее средство. Ред.} общества. И все это помещено в ведущей статье «ведущей газеты».

«Morning Advertiser» сопровождает свои весьма резкие, по справедливые критические замечания по поводу пристрастия «Times» к виселице и кровавой логики этой газеты следующей любопытной хроникой за сорок три дня 1849 года:

Эта таблица показывает — и это вынужден признать «Times», — что не только самоубийства, но и самые зверские убийства совершаются тотчас же вслед за казнью преступников. Вызывает удивление, что в упомянутой статье даже не приводится ни одного аргумента, ни одной посылки в пользу развиваемой в ней варварской теории. И действительно, весьма трудно, а, может быть, вообще невозможно, найти принцип, посредством которого можно было бы обосновать справедливость или целесообразность смертной казни в обществе, кичащемся своей цивилизацией. Наказание, как правило, оправдывалось как средство либо исправления, либо устрашения. Но какое право вы имеете наказывать меня для того, чтобы исправлять или устрашать других? И вдобавок еще история и такая наука как статистика с исчерпывающей очевидностью доказывают, что со времени Каина мир никогда не удавалось ни исправить, ни устрашить наказанием. Как раз наоборот! С точки зрения абстрактного права существует лишь одна теория наказания, которая в абстрактной форме признает достоинство человека: это — теория Канта, особенно в той более строгой формулировке, которую придал ей Гегель. Гегель говорит:

«Наказание есть право преступника. Оно — акт его собственной воли. Преступник объявляет нарушение права своим правом. Его преступление есть отрицание права. Наказание есть отрицание этого отрицания, следовательно есть утверждение права, которого домогается сам преступник и которое он сам себе насильно навязывает»[337].

В этих положениях кое-что, без сомнения, кажется правдоподобным, поскольку Гегель, вместо того чтобы усматривать в преступнике только простой объект, раба юстиции, поднимает его до ранга свободного, самоопределяющегося существа. Но, вникнув несколько глубже в суть дела, мы обнаруживаем, что здесь, как и во многих других случаях, немецкий идеализм лишь санкционирует в мистической форме законы существующего общества. Разве это не заблуждение, когда определенного индивида, с действительными мотивами его поступков, с влияющими на него многообразными социальными условиями подменяют абстракцией «свободной воли», когда человека как такового подменяют лишь одним из многих его свойств? Такая теория, рассматривающая наказание как результат собственной воли преступника, является лишь спекулятивным выражением древнего «jus talionis» {«права тождественного возмездия». Ред.}  — око за око, зуб за зуб, кровь за кровь. Скажем прямо, без всяких длинных повторений: наказание есть не что иное, как средство самозащиты общества против нарушений условий его существования, каковы бы ни были эти условия. Но хорошо же то общество, которое не знает лучшего средства самозащиты, чем палач, и которое через «ведущую газету мира» провозглашает свою собственную жестокость вечным законом.

Г-н А. Кетле в своем превосходном научном труде «Человек и его способности»[338] говорит:

«Существует бюджет, по которому мы платим с ужасающей регулярностью: это — расходы на тюрьмы, казематы, эшафоты… Мы даже можем предсказать, сколько лиц обагрят свои руки кровью своих ближних, сколько — прибегнут к подлогу, сколько — пустят в ход яд, почти таким же способом, как мы