Собрание сочинений, том 9

подписан:

«Как только Порта получила его» (то есть проект Ункяр-Искелесийского договора), «она передала его текст английскому посольству в Константинополе с просьбой к Англии оказать защиту как от Ибрагим-паши, так и от Николая. Просьба была отклонена, но дело этим не ограничилось. Об этом факте с дьявольским вероломством было сообщено русскому послу.

И на следующий день последний вручил Порте тот самый экземпляр копии договора, который она передала английскому посольству, иронически посоветовав при этом выбирать в следующий раз поверенных понадежнее». (Палата общин, 8 февраля 1848 года.)[320]

Но благородный виконт достиг всего, чего он хотел. Его запросили в палате общин 24 августа 1833 г. по поводу Ункяр-Искелесийского договора, когда в существовании этого договора он еще не был уверен. 29 августа был объявлен перерыв между сессиями парламента, получившего в тронной речи утешительные заверения, что

«военные действия, нарушившие мир в Турции, закончились, и депутаты могут быть уверены в том, что король с величайшим вниманием следит за любым событием, которое могло бы нанести ущерб нынешнему положению Турецкой империи или ее будущей независимости».

Здесь, таким образом, мы имеем ключ к знаменитым июльским договорам России. Они были заключены в июле, а в августе кое-какие сведения о них дошли до публики через печать. Лорда Пальмерстона запрашивают по этому поводу в палате общин; разумеется, оказывается, что он ничего не знает; парламентская сессия закрывается, а когда парламент собирается снова, договор уже стал делом прошлого, или, как и в 1841 г., уже оказался введенным в действие вопреки общественному мнению.

Сессия парламента окончилась 29 августа 1833 г., а 5 февраля 1834 г. парламент собрался вновь. В промежутке между закрытием одной сессии и началом другой произошло два события, теснейшим образом связанных друг с другом. Во-первых, соединенные французская и английская эскадры прибыли в Дарданеллы и, продемонстрировав там трехцветное знамя и знамя Соединенного королевства, отправились в Смирну и оттуда вернулись на Мальту. Во-вторых, 29 января 1834 г. между Россией и Турцией был заключен новый договор — в С.-Петербурге[321]. Едва этот договор был подписан, как соединенные эскадры отплыли обратно.

Этот совместный маневр был предпринят с целью одурачить английский народ и Европу, заставив их поверить, что враждебная демонстрация в турецких водах и у турецких берегов была направлена против Порты в связи с заключением ею Ункяр-Искелесийского договора и что она вынудила Россию подписать новый договор в С.-Петербурге. Этот договор, по-видимому, освободил Порту от некоторых обязательств, навязанных ей Адрианопольским договором, так как он содержал обещание эвакуировать Дунайские княжества и сокращал контрибуцию, уплачиваемую Турцией, до одной трети установленной суммы. Во всех других пунктах он являлся лишь ратификацией Адрианопольского договора, совершенно не касаясь Ункяр- Искелесийского договора и ни словом не упоминая о проходе через Дарданеллы. Наоборот, облегчения, которые он принес Турции, послужили платой за то, что Ункяр-Искелесийским договором Дарданеллы были закрыты для Европы.

«В тот самый день, когда происходила демонстрация» (британского флота), «благородный лорд заверил русского посла при английском дворе, что это совместное движение эскадр ни в коем случае не было предпринято с враждебными намерениями по отношению к России и не должно рассматриваться как враждебная демонстрация против нее, да и вообще оно в действительности ничего не означает. Я сообщаю это, опираясь на авторитетное свидетельство лорда Понсонби, собственного коллеги благородного лорда, посла в Константинополе». (Речь г-на Ансти в палате общин 23 февраля 1848 года.)

После того как был ратифицирован С.-Петербургский договор, благородный лорд выразил свое удовлетворение умеренностью тех условий, на которых настояла Россия.

После того как парламент был снова созван, в «Globe» — органе министерства иностранных дел — появилась заметка, утверждавшая, что С.-Петербургский договор является

«доказательством либо умеренности и разумного образа мыслей России, либо же того влияния, которое оказали на высшие круги С.-Петербурга союз Англии и Франции, а также твердый и согласованный язык, употребленный обеими державами». («Globe», 24 февраля 1834 года.)

Таким образом, общественное мнение должно было быть отвлечено от Ункяр-Искелесийекого договора, и враждебность к России, которую этот договор вызвал в Европе, должна была быть ослаблена^{43}.

Но как ни хитроумна была эта уловка, она не удалась. 17 марта 1834 г. г-н Шил внес предложение, чтобы

«палате были представлены копии всех договоров, заключенных между Россией и Турцией, и всей корреспонденции между английским, турецким и русским правительствами, которая относится к этим договорам».

Благородный лорд отчаянно сопротивлялся этому предложению и сумел его провалить, уверив палату, что «мир может быть обеспечен только в том случае, если палата окажет полное доверие правительству» и отклонит внесенное предложение. Но доводы, которыми он обосновывал свой отказ представить документы, были столь нелепыми и неуклюжими, что сэр Роберт Пиль назвал его, выражаясь на своем парламентском языке, «оратором, прибегающим к совершенно нелогичным аргументам», а его собственный приверженец, полковник Эванс, не мог удержаться от восклицания:

«Речь благородного лорда кажется ему самой неудовлетворительной из всех произнесенных им речей, какие ему когда-либо довелось слышать».

Лорд Пальмерстон старался убедить палату в том, что, согласно уверениям России, Ункяр-Искелесийский договор следует рассматривать «как договор, основанный на взаимности». Эта взаимность состоит якобы в том, что, в случае войны, Дарданеллы должны быть закрыты не только для Англии, но также и для России. Утверждение это уже само по себе неверно; но если даже предположить, что оно верно, то эта взаимность безусловно была бы подобна взаимности англо-ирландской, то есть предоставляла бы все преимущества одной стороне. Ибо для России проход через Дарданеллы является путем, ведущим не в Черное море, а наоборот, из него.

Не будучи в состоянии опровергнуть утверждение г-на Шила, что «последствия Ункяр-Искелесийского договора окажутся такими же, как если бы Порта уступила России Дарданеллы», лорд Пальмерстон признал, что договор закрыл Дарданеллы для британских военных судов и что «по условиям этого договора фактически может быть закрыт доступ в Черное море даже торговым судам» в случае войны между Англией и Россией. Но если правительство будет сохранять «выдержку», если оно «не будет проявлять ненужного недоверия», то есть молчаливо согласится со всеми дальнейшими захватами России, то он

«склонен полагать, что может и не возникнуть случая, когда этот договор должен будет вступить в действие, и что поэтому договор практически останется мертвой буквой». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)

Кроме того, утверждает он, «уверения и разъяснения», полученные британским правительством от договаривающихся сторон, в значительной степени побудили правительство отказаться от своих возражений против договора. Таким образом, по мнению Пальмерстона, следует принимать во внимание не статьи Ункяр-Искелесийского договора, но уверения, данные по поводу этих статей Россией, не дела России, а ее слова. Но когда в тот же день его внимание обратили на протест французского поверенного в делах, г- на Лагрене, против Ункяр-Искелесийского договора и на оскорбительные и наглые слова графа Нессельроде, ответившего в «Journal de St.-Petersbourg»[322], что «русский император будет поступать так, как будто заявления, содержащегося в ноте г-на Лагрене, не существовало», тогда благородный лорд отрекся от своих собственных слов и стал развивать противоположную доктрину, заявив, что

«английское правительство при всех обстоятельствах обязано прежде всего принимать во внимание дела иностранных держав, а не слова, которые они в отдельных случаях употребляют по тому или другому поводу».

Таким образом, он то призывает обращаться к словам России, невзирая на ее дела, то призывает обращаться к ее делам, невзирая на ее слова. В 1837 г. он все еще уверял палату, что

«Ункяр-Искелесийский договор является договором между двумя независимыми державами». (Палата