Собрание сочинений, том 16

Ф. ЭНГЕЛЬС КАКОЕ ДЕЛО РАБОЧЕМУ КЛАССУ ДО ПОЛЬШИ?[140]

I РЕДАКТОРУ ГАЗЕТЫ «COMMONWEALTH»

Милостивый государь!

Повсюду, где рабочий класс принимал самостоятельно участие в политических движениях, его внешняя политика с самого начала выражалась в немногих словах — восстановление Польши. Так обстояло дело с чартистским движением во все время его существования; так обстояло дело с французскими рабочими еще задолго до 1848 г. и в памятный 1848 г., когда 15 мая они двинулись к Учредительному собранию с криками: «Vive la Pologne!» — Да здравствует Польша![141] Так обстояло дело и в Германии, где в 1848 и 1849 гг. органы печати рабочего класса требовали войны с Россией для восстановления Польши[142]. Так обстоит дело и теперь, с одним лишь исключением, о котором подробнее скажем ниже. Рабочие Европы единодушно провозглашают восстановление Польши как неотъемлемую часть своей политической программы, как требование, наиболее выражающее их внешнюю политику. Буржуазия, правда, тоже питала и теперь еще питает чувство «симпатии» к полякам, но это чувство не помешало ей оставить поляков в беде в 1831, в 1846, в 1863 гг., более того, не помешало ей, в то время как она сама на словах защищала интересы Польши, развязать руки злейшим врагам последней, людям вроде лорда Пальмерстона, фактически являвшимся пособниками России. Но отношение рабочего класса иное. Он хочет вмешательства, а не невмешательства; он хочет войны с Россией, потому что Россия вторгается в дела Польши; и он это доказывал каждый раз, когда поляки восставали против своих угнетателей. Совсем недавно Международное Товарищество Рабочих еще полнее

выразило это всеобщее инстинктивное чувство класса, представителем которого оно является, начертав на своем знамени: «Отпор русской угрозе Европе — восстановление Польши!»[143]

Эта программа внешней политики рабочих Западной и Центральной Европы нашла единодушное признание со стороны класса, которому она была предложена, за одним лишь исключением, как было уже сказано. Среди рабочих во Франции имеется незначительное меньшинство последователей школы покойного П. Ж. Прудона. Эта школа in toto [целиком. Ред.] расходится с большинством передовых и мыслящих рабочих; она их объявляет невежественными глупцами и в большинстве вопросов придерживается мнений, совершенно противоположных их мнениям. Это относится также и к их внешней политике. Прудонисты в роли судей угнетенной Польши выносят ей приговор подобно стейлибриджским присяжным: «И поделом». Они восхищаются Россией как великой страной будущего, как самой передовой державой во всем мире, наряду с которой не стоит даже упоминать о такой ничтожной стране, как Соединенные Штаты. Они обвинили Совет Международного Товарищества в том, что он якобы подхватил бонапартистский принцип национальностей и объявил великодушный русский народ вне пределов цивилизованной Европы, а это — тяжкий грех против принципов всемирной демократии и братства всех народов. Таковы их обвинения[144]. Отбросив в сторону их демократическую фразеологию, сразу можно увидеть, как они дословно и буквально повторяют то, что говорят о Польше и России крайние тори всех стран. Подобные обвинения не заслуживали бы опровержения; но поскольку они исходят от части рабочего класса, пусть даже самой немногочисленной, следует еще раз рассмотреть русско-польский вопрос и обосновать то, что отныне позволительно называть внешней политикой объединенных рабочих Европы.

Но почему же в связи с Польшей мы все время говорим только о России? Разве две немецкие державы, Австрия и Пруссия, не принимали участия в ее ограблении? Разве они тоже не удерживают в порабощении часть Польши и не участвуют вместо с Россией в подавлении всякого польского национального движения?

Хорошо известно, как упорно Австрия добивалась того, чтобы остаться в стороне от польских дел, как долго она сопротивлялась планам раздела, исходившим от России и Пруссии. Польша была естественным союзником Австрии против России.

С того момента, как Россия стала грозной силой, интересам Австрии как нельзя более отвечало сохранение Польши в неприкосновенности между нею и новой крепнущей империей. И лишь тогда, когда Австрия увидела, что судьба Польши решена, что с ее участием или без него две другие державы решили уничтожить Польшу, только тогда она из чувства самозащиты присоединилась к ним, чтобы взять свою долю территории. Но уже в 1815 г. она стояла за восстановление независимой Польши; в 1831 и в 1863 гг. она была готова воевать ради этого и отказаться от своей части Польши при условии, что Англия и Франция согласятся поддержать ее. То же было и во время Крымской войны. Все это говорится не в оправдание общей политики австрийского правительства. Австрия достаточно часто доказывала, что угнетение более слабых наций — дело привычное для ее правителей. Но в вопросе о Польше инстинкт самосохранения оказался сильнее жажды новых территорий или привычки правителей. Вот почему в настоящее время не об Австрии должна идти речь.

Что касается Пруссии, то принадлежащая ей часть Польши слишком невелика, чтобы это могло иметь большое значение. Ее друг и союзник Россия умудрилась избавить ее от девяти десятых того, что она получила при трех разделах. Но и то немногое, что осталось у нее, душит ее, как кошмар. Это приковало ее к триумфальной колеснице России; из-за этого ее правительство смогло даже в 1863 и в 1864 гг. позволить себе беспрепятственно нарушать законы, посягать на свободу личности, на право собраний, на свободу печати в прусской Польше, а затем уже и по всей остальной территории страны; это совершенно извратило либеральное движение буржуазии, которая, боясь потерять территорию в несколько квадратных миль на восточной границе, позволила правительству поставить поляков вне закона. Рабочие не одной только Пруссии, но и всей Германии, больше, чем рабочие какой-либо другой страны, заинтересованы в восстановлении Польши, и во всех революционных движениях они показали, что сознают это. Восстановление Польши означает для них освобождение их собственной страны от вассального подчинения России. В силу этого, как нам кажется, и Пруссия не является главным обвиняемым. Когда рабочий класс России (если в этой стране есть таковой в том смысле, как это понимают в Западной Европе) создаст политическую программу, и в эту программу войдет требование освобождения Польши, — тогда, и лишь тогда, речь пойдет уже не о России как нации, и обвиняемым останется только царское правительство.

II РЕДАКТОРУ ГАЗЕТЫ «COMMONWEALTH»

Говорят, что требовать независимости Польши якобы значит признавать «принцип национальностей» и что принцип национальностей — бонапартистское изобретение, состряпанное для поддержки наполеоновского деспотизма во Франции. Что же такое этот «принцип национальностей»?

Договорами 1815 г. границы различных европейских государств были установлены исключительно в соответствии с требованиями дипломатии и главным образом требованиями наиболее сильной тогда континентальной державы — России. Во внимание не принимались ни пожелания, ни интересы, ни национальные различия населения. Таким образом Польша была разделена, Германия была разделена, Италия была разделена, не говоря уже о множестве более мелких национальностей, населяющих Юго- Восточную Европу, о которых в то время мало кому было что-либо известно. Вследствие этого для Польши, Германии и Италии самым первым шагом всякого политического движения стало стремление к восстановлению того национального единства, без которого национальная жизнь являлась лишь призрачной. И когда после подавления революционных попыток в Италии и Испании в 1821–1823 гг. и снова