Собрание сочинений, том 16

после июльской революции 1830 г. во Франции радикальные политические деятели большей части цивилизованной Европы установили связь друг с другом и попытались выработать нечто вроде общей программы, их общим лозунгом стало освобождение и объединение угнетенных и раздробленных наций[145]. Так было и в 1848 г., когда количество угнетенных наций увеличилось еще на одну, а именно — на Венгрию. Не могло, конечно, быть двух мнений о праве каждого из больших национальных образований Европы распоряжаться своей судьбой во всех внутренних делах, независимо от своих соседей, поскольку это не нарушало свободы других. Это право действительно было одним из основных условий внутренней свободы для всех. Могла ли, например, Германия стремиться к свободе и единству, если она в то же время помогала Австрии непосредственно или через своих вассалов удерживать в порабощении Италию? Ведь сокрушение австрийской монархии — первейшее условие объединения Германии!

Это право больших национальных образований Европы на политическую независимость, признанное европейской демократией, не могло, конечно, не получить такого же признания в особенности со стороны рабочего класса. Это было на деле не что иное, как признание за другими большими, несомненно жизнеспособными нациями тех же прав на самостоятельное национальное существование, каких рабочие в каждой отдельной стране требовали для самих себя. Но это признание и сочувствие национальным стремлениям относилось только к большим и четко определенным историческим нациям Европы; это были Италия, Польша, Германия, Венгрия. Франция, Испания, Англия, Скандинавия, которые не были разделены и не находились под иностранным господством, были лишь косвенно заинтересованы в этом деле; что же касается России, то ее можно упомянуть лишь как владелицу громадного количества украденной собственности, которую ей придется отдать назад в день расплаты.

После coup d'etat [государственного переворота. Ред.] 1851 г. Луи-Наполеон, император «божьей милостью и волей нации», вынужден был изобрести демократизированное и популярно звучащее название для своей внешней политики. Написать на своем знамени «принцип национальностей», — что могло быть лучше? Каждая национальность должна быть вершителем собственной судьбы; каждой обособленной части какой-либо национальности должно быть разрешено присоединиться к своему великому отечеству, — что могло быть более либеральным? Но, заметьте, — теперь уже речь шла не о нациях, а о национальностях.

Нет страны в Европе, где под управлением одного правительства не было бы различных национальностей. Кельты горной Шотландии и валлийцы по своей национальности, несомненно, отличаются от англичан, однако никто не назовет эти остатки давно исчезнувших народов, так же как и кельтских обитателей Бретани во Франции, нациями. Кроме того, ни одна государственная граница не совпадает с естественными границами национальности, то есть с границами языка. Есть множество людей вне Франции, родной язык которых — французский, точно так же как вне Германии есть множество людей, говорящих по-немецки, и, по всей вероятности, такое положение останется и впредь. Естественным результатом сложного и медленного исторического развития, через которое прошла Европа в течение последнего тысячелетия, является то, что почти каждой большой нации пришлось расстаться с некоторыми периферийными частями своего организма, которые, оторвавшись от ее национальной жизни, большей частью приобщились к национальной жизни какого-нибудь другого народа и уже не хотят воссоединяться со своим основным стволом. Немцы в Швейцарии и Эльзасе не желают присоединения к Германии, точно так же, как и французы в Бельгии и Швейцарии не хотят политического присоединения к Франции. И, в конце концов, не малая польза есть в том, что различные нации, сформировавшиеся политически, в большинстве случаев имеют в своем составе кое-какие инородные элементы, которые создают связующее звено с их соседями и вносят разнообразие в слишком монотонную однородность национального характера.

Таким образом, мы видим различие между «принципом национальностей», и старым положением демократии и рабочего класса о праве крупных европейских нации на отдельное и независимое существование. «Принцип национальностей» совершенно не затрагивает великого вопроса о праве на национальное существование исторических народов Европы, а если и затрагивает, то только для того, чтобы запутать его. Принцип национальностей поднимает двоякого рода вопросы: во-первых, вопросы о границах между этими крупными историческими народами и, во-вторых, вопросы о праве на самостоятельное национальное существование многочисленных мелких остатков тех народов, которые фигурировали более или менее продолжительное время на арене истории, но затем были превращены в составную часть той или иной более мощной нации, оказавшейся в силу большей жизнеспособности в состоянии преодолеть большие трудности. Европейское значение народа, его жизнеспособность — ничто с точки зрения принципа национальностей; румыны из Валахии, которые никогда не имели ни истории, ни энергии, необходимой для того, чтобы ее создать, значат для него столько же, сколько итальянцы с их двухтысячелетней историей и устойчивой национальной жизнеспособностью; валлийцы и жители острова Мэн, если бы они захотели этого, имели бы такое же право на самостоятельное политическое существование, как англичане, — как бы абсурдно это ни казалось[146]. Все это — полнейший абсурд, облеченный в популярную форму, для того, чтобы пустить пыль в глаза легко-серным людям, удобная фраза, которую можно использовать или отбросить, если этого требуют обстоятельства.

Каким бы пустым ни было это изобретение, но, чтобы додуматься до него, нужна была более умная голова, чем голова Луи-Наполеона. Принцип национальностей является отнюдь не бонапартистским изобретением для возрождения Польши, а только русским изобретением, выдуманным для уничтожения Польши. Как мы увидим дальше, Россия поглотила большую часть старой Польши под предлогом соблюдения принципа национальностей. Эта идея существует уже больше ста лет, и теперь Россия все время пользуется ею. Что такое панславизм, как не применение Россией в своих же интересах принципа национальностей к сербам, хорватам, русинам[147], словакам, чехам и другим остаткам былых славянских народов в Турции, Венгрии и Германии? Даже в настоящий момент русское правительство имеет агентов, разъезжающих среди лапландцев Северной Норвегии и Швеции для агитации среди этих кочующих дикарей в пользу идеи «великой финской национальности», которая должна быть восстановлена на крайнем севере Европы, конечно, под протекторатом России. «Вопль отчаяния» угнетенных лапландцев раздается очень громко в русской печати, но он исходит не от самих угнетенных кочевников, а от русских агентов, — и, в самом деле, ведь это страшное угнетение заставлять этих бедных лапландцев учиться культурному норвежскому или шведскому языку вместо того, чтобы ограничиваться своим варварским, полуэскимосским наречием! Принцип национальностей мог быть действительно изобретен только в Восточной Европе, где приливы азиатских нашествий в течение тысячелетия, набегая один за другим, оставили на берегу эти груды перемешанных обломков наций, которые даже и теперь этнолог едва может различить, и где в полнейшем беспорядке перемешаны тюрки, финские мадьяры, румыны, евреи и около дюжины славянских племен. Такова была почва для выработки принципа национальностей, а как Россия его вырабатывала, мы увидим сейчас на примере Польши.

III ДОКТРИНА НАЦИОНАЛЬНОСТИ В ПРИМЕНЕНИИ К ПОЛЬШЕ

Польша, подобно почти всем другим европейским странам, населена людьми различных национальностей. Массу населения, основное ее ядро, несомненно образуют собственно поляки, говорящие на польском языке. Но уже с 1390 г. собственно Польша была объединена с Литовским великим княжеством[148], которое составляло, до последнего раздела 1794 г., неотъемлемую часть польской республики. Это Литовское великое княжество было населено большим количеством различных племен. Северные провинции Прибалтики были во владении самих литовцев, народа, говорящего на языке, отличном от языков его славянских соседей; эти литовцы в значительной части были покорены германскими переселенцами, которые, в свою очередь, с трудом оборонялись от литовских великих князей. Дальше, на юге и на востоке нынешнего Царства Польского, находились белорусы, говорящие на языке, среднем между польским и русским, но более близком к последнему; и, наконец, южные области были населены так