Собрание сочинений, том 17

Франции, а также для всех более крупных единиц, департаментов и провинций,объединенных между собой в своих общих интересах подлинно национальным соглашением; она должна гарантировать и увековечить республику... Париж отказался от своего кажущегося всемогущества, которое тождественно с его злоупотреблением своей ролью, но он не отказался от той моральной власти, от того интеллектуального влияния, которое так часто доставляло ему победу в его пропаганде во Франции и в Европе»[434].

«Теперь Париж снова работает и страдает ради всей Франции, для которой он готовит своими боями и своими жертвами интеллектуальное, моральное, административное и экономическое возрождение, славу и процветание» (Программа Парижской Коммуны, распространявшаяся с воздушного шара) [435].

Г-н Тьер во время своей поездки по провинции руководил выборами, и прежде всего своими собственными выборами в разных местах. Но тут было одно затруднение. Бонапартисты-провинциалы сделались в тот момент совершенно неприемлемы. (К тому же он не хотел их, как и они не хотели его.) Многие из старых искушенных орлеанистов разделили судьбу бонапартистов. Поэтому было необходимо обратиться к удалившимся в деревню легитимистским землевладельцам, которые совершенно отстранились от политики и которых легче всего было одурачить. Они-то и придали Версальскому собранию ярко выраженный характер «chambre introuvable» Людовика XVIII, его помещичий характер. В своем тщеславии они, конечно, поверили, что с падением бонапартовской Второй империи и под покровительством иноземного завоевателя наконец-то наступило их время, так же как в 1814 и 1815 годах. И по-прежнему они оказываются в дураках. Поскольку они действуют, они могут действовать только в качестве элементов партии порядка и орудий ее «анонимного» террора, как в 1848—1851 годах. Их собственные партийные излияния придают всему этому сообществу только комический характер. Они вынуждены поэтому терпеть в качестве президента тюремщика-акушера герцогини Беррийской и в качестве своих министров псевдореспубликанцев правительства обороны. Их отшвырнут в сторону, как только они выполнят свое дело. Но благодаря этому любопытному стечению обстоятельств — причуда истории — они вынуждены нападать на Париж за его восстание против «Republique une et indivisible»; [единой и неделимой республики. Ред.] (это — выражение Луи Блана, Тьер называет это единством Франции), тогда как их первым подвигом был именно мятеж против единства, когда они заявили, что Париж должен быть «обезглавлен и лишен звания столицы», и хотели, чтобы Собрание занялось своими высокими обязанностями в провинциальном городе.

Вернуться к тому, что предшествовало централизованной государственной машине, сделаться более или менее независимыми от ее префектов и министров и заменить ее провинциальным и местным вотчинным влиянием помещичьих усадеб — вот чего они действительно хотят. Они стремятся к реакционной децентрализации Франции. Париж же желает заменить ту централизацию, которая сослужила службу в борьбе против феодализма, но затем превратилась в единство чисто искусственного целого, опирающегося, на жандармов, на красное и черное воинство, подавляющего жизнь действительного общества, тяготеющего над ним, как кошмар, придающего Парижу «кажущееся всемогущество» благодаря тому, что оно включает в себя Париж и не включает провинцию, — заменить эту единую Францию, существующую вне французского общества, политическим объединением самого французского общества при помощи коммунальной организации.

Действительными сторонниками разрушения единства Франции являются поэтому депутаты «помещичьей палаты», которые восстают против единой государственной машины, поскольку она умаляет их собственное местное значение (их сеньоральные права), поскольку она является антагонистом феодализма.

Париж же стремится разрушить эту искусственную унитарную систему, поскольку она является антагонистом действительного, живого единства Франции и простым орудием классового господства.

Контистские взгляды

Люди, решительно ничего не понимающие в существующей экономической системе, еще менее способны, конечно, понять что-нибудь в отрицании этой системы рабочими. Они не могут, конечно, понять, что социальное преобразование, к которому стремится рабочий класс, есть необходимое, историческое, неизбежное порождение самой же нынешней системы. Они говорят в предостерегающем тоне об угрозе уничтожения «собственности», потому что в их глазах их нынешняя классовая форма собственности — преходящая историческая форма — и есть сама собственность, и уничтожение этой формы было бы поэтому уничтожением собственности. Как теперь они защищают «вечность» капиталистического господства и системы наемного труда, так они защищали бы, если бы жили во времена феодализма или рабства, феодальную систему или систему рабства, как основанную на природе вещей, как возникающую из самой природы; они произносили бы неистовые тирады против связанных с этими общественными системами «злоупотреблений», но в то же время на все предсказания об уничтожении этих систем они отвечали бы с высоты своего невежества догмой об их «вечности», о том, что они исправляются «моральным сдерживанием» («ограничениями»).

Они так же правы в своей оценке целей рабочего класса Парижа, как г-н Бисмарк в своем заявлении, что Коммуна стремится к прусскому городскому устройству.

Жалкие люди! Они даже не знают, что всякой общественной форме собственности соответствует своя мораль и что та форма общественной собственности, которая превращает собственность в атрибут труда, отнюдь не создавая индивидуальных «моральных ограничений», освободит «мораль» индивидуума от ее классовой ограниченности.

Как дыхание народной революции преобразило Париж! Февральскую революцию прозвали революцией морального презрения! Она была провозглашена под крики народа: A bas les grands voleurs! A bas les assassins! [«Долой крупных воров! Долой убийц!». Ред.]. Таково было настроение народа. Что касается буржуазии, то она добивалась лишь большего простора для коррупции! Она получила полный простор для коррупции при Луи Бонапарте (Наполеоне Малом). Париж, этот гигантский город, город исторической инициативы, был превращен в Maison doree для тунеядцев и мошенников всего мира — в космополитический притон! После исхода «высших слоев населения» на сцене снова появился Париж рабочих, героический, самоотверженный, полный энтузиазма в сознании своей геркулесовой задачи! В морге ни одного трупа, полная безопасность на улицах. В Париже никогда не было большего спокойствия. Вместо кокоток — героические женщины Парижа! Мужественный, суровый, борющийся, трудящийся, мыслящий Париж! Великодушный Париж! Перед лицом каннибализма своих врагов он только принимает меры, чтобы арестованные им лица не могли нанести вреда! Чего Париж не хочет более терпеть, так это существования кокоток и хлыщей. Он исполнен решимости либо выгнать вон, либо переделать эту бесполезную, скептическую и эгоистичную породу людей, которая завладела гигантским городом, чтобы пользоваться им как своей собственностью. Ни одна знаменитость империи не будет вправе сказать; «Париж очень приятен в лучших кварталах, но в остальных местах в нем слишком много бедняков».

(«Verite» 23 апреля):

«Число преступлений в Париже поразительно уменьшилось. Нет воров и кокоток, нет убийств и нападений на улицах: все консерваторы бежали в Версаль!»

«Не было зарегистрировано ни одного ночного нападения даже в наиболее отдаленных и малолюдных кварталах, с тех пор как граждане сами выполняют обязанности полиции».

ФРАГМЕНТЫ

Тьер о помещичьих депутатах

Эта партия

«признает только три средства: иноземное вторжение, гражданскую войну и анархию... Такое правительство никогда не будет правительством Франции». (Палата депутатов, 5 января 1833 г.)

Правительство обороны