придерживались унаследованных мелкобуржуазных привычек, считающихся в Европе устаревшими, что в этом отношении мы, европейцы, являемся по сравнению с американцами тем же, чем парижане по сравнению с провинциалами.
В Нью-Йорке, в своей первой же спальне, я обнаружил мебель такого допотопного образца, какой только можно себе представить: комоды с латунными кольцами или дугами в качестве ручек на ящиках, как это было модно в начале этого столетия и в Европе еще сохранилось только в деревнях; по соседству же предметы более нового фасона в английском или французском стиле, однако также достаточно устарелые и большей частью поставленные не на месте; самым новым из всех вещей было огромнейшее кресло-качалка, описывающее дугу в 240° и тоже уже вышедшее из моды. И такая картина всюду; стулья, столы и шкафы по большей части выглядят так, будто они достались по наследству от прежних поколений. Повозки на нью- йоркских улицах имеют весьма устарелый вид, и на первый взгляд кажется, что ни в одном крестьянском дворе Европы не сыскать телеги такого образца. Правда, приглядевшись поближе, можно заметить, что эти повозки значительно усовершенствованы, очень удобны, снабжены превосходными рессорами, чрезвычайно легки и построены из весьма крепкого дерева, но все же при всех этих улучшениях старомодная модель осталась неприкосновенной. В Лондоне еще в начале сороковых годов существовали наемные кареты, в которые пассажиры входили сзади и рассаживались друг против друга, как в омнибусе, по правую и по левую сторону; после 1850 г. такие кареты исчезли. В Бостоне же — этом единственном, насколько мне известно, американском городе, где действительно пользуются наемными каретами, — еще и сегодня процветают эти ящики на колесах. Современные американские гостиницы с их роскошным оборудованием и сотнями комнат всем своим чисто американским устройством показывают, что они выросли из расположенных в слабо заселенной местности уединенных крестьянских дворов, которые еще и теперь при случае предоставляют за плату путешественникам (к этому я еще возвращусь) ночлег и пищу. Отсюда характерные особенности этих гостиниц, которые кажутся нам не только странными, но прямо-таки допотопными. И. многое в таком же духе.
Тот, кто пожелал бы насладиться поездкой, какую приходилось проделывать в Европе во времена Тридцатилетней войны, должен отправиться в какую-либо американскую горную местность, доехать до конечного пункта железной дороги и оттуда — на дилижансе дальше, в глушь. Мы вчетвером проделали подобную прогулку в Адирондак и никогда так не хохотали, как там, на крыше этого дилижанса. Старая колымага непередаваемой формы, по сравнению с которой знаменитые прусские дорожные повозки времен царя Гороха показались бы роскошными каретами, с подобными же сидениями для шести или девяти человек на крыше и на козлах — вот что представлял собой этот экипаж. Ну, а затем шоссе. Впрочем, прошу прощения, это было не шоссе, вряд ли его можно было назвать и простой дорогой: две проделанные колесами в песчано-глинистой почве глубокие колеи, тянущиеся то под гору, то в гору…
ПРИЛОЖЕНИЯ
ИЗ ПИСЬМА Г. А. ЛОПАТИНА М. Н. ОШАНИНОЙ[557]
Лондон, 20 сентября 1883 г.
… Не могу не поделиться с Вами результатом моего первого свидания с Энгельсом, думая, что некоторые из его мнений будут приятны для Вас.
Мы много говорили о русских делах, о том, как пойдет, вероятно, дело нашего политического и социального возрождения. Как и следовало ожидать, сходство взглядов оказалось полнейшее; каждый из нас то и дело договаривал мысли и фразы другого. Он тоже считает (как и Маркс, как и я), что задача
назрело в жизни и в душе народа. Он верит, что народ сумеет найти себе красноречивых выразителей своих нужд и стремлений и т. д. Он верит, что, раз начавшись, это переустройство, или революция, не может быть остановлено никакими силами. Важно поэтому только одно: разбить роковую силу застоя, выбить на минуту народ и общество из состояния косности и неподвижности, произвести такой беспорядок, который принудил бы правительство и народ заняться внутренним переустройством, который всколыхнул бы спокойное народное море и вызвал бы всенародное внимание и всенародный
Все это чертовски кратко, но обстоятельнее я теперь писать не могу. К тому же все это, быть может, не вполне понравится Вам, а потому спешу передать Вам с буквальной точностью другие его мнения, которые очень лестны для русской революционной партии. Вот они:
«Все зависит теперь от того, что будет сделано в ближайшем будущем в Петербурге, на который устремлены ныне глаза всех мыслящих, дальновидных и проницательных людей целой Европы».
«Россия, это — Франция нынешнего века. Ей законно и правомерно принадлежит революционная инициатива
«… Гибель царизма, уничтожив последний оплот монархизма в Европе, упразднив «агрессивность» России, ненависть к ней Польши и многое другое, поведет к совершенно иной комбинации держав, расшибет вдребезги Австрию и вызовет во всех странах могучий толчок в сторону внутреннего переустройства».
«… Едва ли Германия решится воспользоваться русскими беспорядками, чтобы двинуть свои войска в Россию для поддержания царизма. Но если бы она сделала это, тем лучше. Это было бы гибелью ее нынешнего правительства и началом новой эры. Присоединение к ней балтийских провинций бессмысленно и неосуществимо. Подобные захваты противоположных (?) или прилежащих узких побережий и клочков и получившиеся отсюда нелепые формы государств были возможны только в XVI и XVII веках, а не теперь. К тому же ни для кого не тайна, что немцы составляют там ничтожное реакционное меньшинство». (Прибавляю этот пункт для Ю. П. ввиду ее ультрапатриотических мнений по этому пункту.)
«И я, и Маркс находим, что письмо Комитета к Александру III[558] положительно прекрасно по своей политичности и спокойному тону. Оно доказывает, что в рядах революционеров находятся люди с государственной складкой ума».
Надеюсь, что все это достаточно лестно и приятно для Вас и что Вы поблагодарите меня за эти строки? Помните, я говорил, что сам Маркс никогда не был марксистом? Энгельс рассказывал, что во время
